– Да, это мне известно.
– А известно ли тебе, что его жена и дети погибли во время взрыва, устроенного одним из наших смертников?
– Этого я не знал.
– А между тем он этого не скрывает. Возможно, по неведению, а может быть, это такой способ маскировки – притворяться идиотом, который ничего не замечает и не способен верно истолковать даже то, что лежит у него перед носом.
– О Аллах!
– Воздержись от бессмысленных возгласов, Гамид. Проследи за ним. Если надо, подружись с ним, войди в доверие, узнай, чего он хочет. И докладывай мне о каждом новом человеке, появившемся на горизонте.
– Я так и сделаю.
– Не сомневаюсь. И вот еще что: пожалуй, я вернусь в Лондон. Здесь слишком пусто. Я чувствую себя заметным, как черный верблюд посреди великой пустыни. Подготовь все к отъезду, отоспишься в городе.
– Я все сделаю, – повторил Гамид и, оставив на столе недопитую чашку чая, с поклоном покинул кабинет.
Одноглазый проводил его взглядом, а потом налил чаю в чистую чашку и сделал несколько медленных глотков, даже не подозревая, что в этот самый миг в другом полушарии планеты генерал ФСБ Андреичев так же медленно и с огромным удовольствием пьет из квадратного стакана русскую водку за упокой его далеко не безгрешной души.
Тренировка была в разгаре, когда к Закиру Рашиду подошел охранник в спортивном костюме и белых кроссовках.
– Ну, в чем дело? – недовольно спросил тренер, с трудом оторвавшись от созерцания довольно неуклюжей игры своих новых питомцев. Энтузиазма у ребят было хоть отбавляй, но даже самые способные из них до сих пор играли в уличный вариант баскетбола, и убедить их, что это никуда не годится, было очень и очень трудно. – Ты не видишь, что я работаю?
– Там, снаружи, какой-то тип, – сообщил охранник. – Хочет видеть вас.
– Меня? – удивился Рашид, у которого в Лондоне не было знакомых, по крайней мере таких, которые стали бы стоять за дверью и препираться с охранником. Все, кого он знал в этом городе, так или иначе были связаны с клубом и имели сюда беспрепятственный доступ.
– Не совсем так, – ответил охранник. – Он хочет просто войти, осмотреть здание, поприсутствовать на тренировке и поговорить с кем-нибудь, кто сможет ответить на его вопросы.
– А мешок золота и десяток танцовщиц в придачу ему не нужны? – угрюмо осведомился Рашид. – Кто он такой? Полицейский?
Им же самим сделанное упоминание о полиции ни с того ни с сего, по какой-то странной ассоциации, вызвало из памяти образ искусственного глаза – того самого, что не давал Рашиду покоя во время недавнего разговора с хозяином клуба. Такая чувствительность по отношению к чужому увечью казалась турку странной. Ему приходилось видеть самые разнообразные травмы, вплоть до открытых переломов; с учетом того, что он провел юность в бедном мусульманском квартале, можно было смело утверждать, что не существует таких насильственных повреждений человеческого организма, будь то порезы, огнестрельные ранения, размозжения или разрывы тканей, с которыми Закир Рашид не столкнулся бы на протяжении своей долгой и бурной жизни. Даже рыдая над трупами жены и дочерей посреди усеянной дымящимися обломками, залитой кровью улицы, он не потерял сознания при виде изуродованных тел тех, кого так любил.