- Смотрите, - сказал Андреев, - первый чекист!
Да, Алексеев был чекистом когда-то. Да, формула Андреева была лаконична и верна. Гавриил Алексеев, вцепившийся руками в тюремную решетку, был символом времени. (Потом были символы и пострашнее - вроде кедровского письма, судьбы Постышева, но была ведь весна тридцать седьмого года.)
Алексеев был солдатом-артиллеристом, участником октябрьских боев в Москве, где командовал Николай Муралов, расстрелянный в тридцатых годах. После переворота Алексеев поработал в ЧК у Дзержинского, работа чекиста не пришлась ему по сердцу. Участились припадки эпилепсии - о прошлом стало рассказывать опасно: на занятиях политкружка Алексеева учили, что Муралова и на свете не существовало. Алексеев поступил начальником пожарной команды в Наро-Фоминск и там был внезапно арестован и привезен в Москву.
- О чем тебя спрашивают? О Муралове?
- Нет. О брате.
Оказалось, что брат Алексеева, по фамилии Егоров, был начальником школы ЦИКа - начальником охраны Кремля.
Я высказал предположение об аресте брата. Алексеев рассердился. Увы, следующий допрос показал, что я был прав.
- Мой же товарищ, сослуживец, - говорил экспансивный Арон Коган, - на очной ставке подтвердил все, что наврал. Подлец! Я думал, что убью его.
Такие случаи часты, увы.
- Вы встретитесь спокойно, - предположил я, - и ты будешь с ним разговаривать.
Так и случилось во время одного из допросов.
- Я ехал с ним вместе в "вороне". И сердца своего не поднял против него, - говорил грустно Арон.
Тюрьма - это великая проба. Много неожиданного открывает она в характере человека хорошего, а больше - плохого.
Если об Алексееве можно было сказать, что он был первым чекистом, то что сказать об Аркадии Дзидзиевском - герое гражданской войны на Украине. В процессах Вышинский упоминал эту фамилию. Дзидзиевский вошел в камеру, большерукий, широкоплечий, большеголовый, седой. Он пришел из одиночки -несколько месяцев он просидел там. В левой его руке было три разноцветных платочка. Он все время судорожным движением пальцев то разматывал, то встряхивал, то складывал эти платочки.
- Это - мои дети, - сказал, глядя мне прямо в лицо слезящимися светло-голубыми глазами со склеротическими прожилками.- Меня ведь не переведут отсюда, - толстой старческой рукой он ухватил мою руку.- Здесь хорошо, здесь - люди.
- Нет, не переведут. В Бутырках ведь не держат смертников. Вы…
- Я не боюсь смерти. Спроси любого - у нас знают Аркадия. Но все эти бумажные кляузы… Записи… Допросы… Что же это, а?
- Вы кто, дядя? Чем занимались? - подошел скучающий Леня Туманский, паренек лет шестнадцати.