Тарас Бурмистров
"Путешествие по Петербургу"
Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по Югу, то по Северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России.
Пушкин
Наверх уходила бесконечная череда ровных ступеней, тускло блестящих в холодном свете проплывающих ламп. Механический мир. Как странно выглядят здесь лица современников, таким нестройным, хаотичным рядом столпившихся на встречной лестнице. Скучно мне, минуты не могу без книги, приучил себя к притоку впечатлений. А у этого какая лицевая маска, натянуто-застывшая, как будто его вялая осмысленность силится оживить ее и не может, как застревает в желудке нездоровый обильный обед... тяжко, нет, не надо смотреть, уже кончается лестница, сейчас подъем изогнется... пора.
Дождя уже не будет. Под хмурым небом вытянулись в стороны проспекты, застыли тревожно трамвайные рельсы, сопровождаемые вдаль отсыревшими домами. Радостный сквозняк пробирает каждого ступившего на петербургскую улицу. Откуда у меня это вечное стремление -- рядить любую мысль в чужие одежды? Легче, когда труднее. Так и бедолаге этому из Чехова под старость по-немецки стало легче, чем по-русски. Ich sterbe, так он выразился. Вот уж точно жизнь подражает искусству.
Влага сочится прямо из воздуха. В такие дни фонари загораются рано. Если бы успеть до темноты. Понемногу начал согреваться. Сразу все поблекнет, потускнеет. Одни очертания. Теперь можно не так быстро. И полегче стало, после метро. А то совсем было нашло оцепенение. Разойдусь еще. Привык уже к тяжелым пробуждениям от вялости. В последнее время и во сне мозг работает так напряженно, что приходится, очнувшись, снова отдыхать, уже от сна. Как, все же, изматывает эта подземка. Не для моей обостренной восприимчивости. Пещерные своды, в глубине подсвеченные рельсы, вагоны, набитые человеческими телами, злые огоньки в далеком полумраке. И гулкий грохот. Механический мир. Или тот собрат сейчас на лестнице. С отвисшей губой и обессмысленной физиономией. На удивление тягостное зрелище. Почему-то так гнетут сегодня эти призраки... нет, хватит, что ты хочешь? Скажи спасибо, что хоть в тебе-то бьется еще жизнь и мысль. Что еще требовать от несчастного народа. Три переворота за столетие. И еще один совсем назрел. Даже и звучит, по-моему, непристойно: русская революция. Есть что-то в этих звуках задавленно-постыдное. Как обритое рыло боярина. Ну вот, опять о рылах, надо бы отвлечься. До Невы теперь совсем немного. Все же хорошо, что выбрался. Как веселит мое сердце движение на воздухе, благотворная смена быстрых впечатлений! И светлый, легкий ток мышления, вторящий этой смене. Где-то было у Мисимы о свежести сознания. Струится прохладным неостановимым ручейком даже в минуты высочайшего душевного напряжения. Я так часто повторял эту метафору, что в конце концов стал бояться застудить себе мозги.
