Был теперь только один путь, одно спасенье. Еще немного... Вот...
Он грудью грянулся о калитку у знакомых ворот...
На крыльце Толик слегка отдышался, оглянулся. Те, кто догоняли его, заглядывали теперь во двор, но здесь была для них чужая территория, незнакомая и, может, опасная. Толик выдернул из-под ремня майку, вытер подолом лицо и постучал в дверь.
Курганов был дома — опять везенье! Он не удивился, увидев Толика. Просто обрадовался:
— Ох какой гость хороший! Молодец, что пришел, входи...
Был Курганов какой-то помолодевший, веселый. В очень белой рубашке с подвернутыми рукавами. Он взял Толика за плечи, ввел в комнату.
— Очень, очень я рад... А почему ты взмокший? Бежал, что ли? И вид у тебя такой... военно-полевой. Ты откуда?
— Я... так. Мы с ребятами в войну играли, — приврал Толик. — А потом я вот... решил зайти.
— Замечательно решил... — Курганов поспешно убрал со стола газеты, задвигал стулья. — Вот сейчас мы и чаек сразу сообразим. После жарких боев чаек полезен. А? Ты не спешишь?
— Да нет... — пробормотал Толик, представив, как топчутся у ворот преследователи.
— Прекрасно... А то мы так давно не виделись. Я... признаться, я думал: уже не обиделся ли ты? В последний раз я, кажется, был как-то не так... не очень гостеприимен... Да?
— Нет, что вы! Это я сам... Ну, сам такой лентяй, никак не собрался зайти. Да еще мама болела, да экзамены потом... — Толик согнулся и стал чесать под коленом рубчик.
— А с мамой что? — встревожился Курганов.
— Сейчас уже все в порядке!
Комната Курганова тоже казалась веселой и (если можно так сказать про комнату) помолодевшей. Наверно, потому, что впервые Талик видел ее днем. Солнце рвалось в окна. Марлевая занавеска парусом надувалась у открытой форточки. Шелестела на краю стола открытая книга. Шкуры на полу не было, пахло вымытыми половицами.
Хронометр стоял на подоконнике. Желтые винты, ручки и кольца разбрасывали лучистые блики. Стучал хронометр все так же — словно ронял на стекло медные дробинки. И в дробинках этих, казалось, тоже вспыхивают солнечные звездочки...
Карта на стене, рисунок с Нептуном, некрашеные доски полок — все было светлым, все отражало радостные лучи. Лишь черный камин выглядел сумрачно, он был не нужен лету. Толик пожалел камин и приласкал его глазами: не грусти. Глаза прошлись по чугунным завиткам от пола до узорчатого карниза, скользнули выше... И оттуда, со стены, глянул на Толика Крузенштерн.
Тот самый Крузенштерн с его, Толькиного, портрета.
— Ой, — шепотом сказал Толик. — Значит, повесили портрет...
— А как же! Сразу и повесил, как ты ушел тогда. Замечательный рисунок. И стихи прекрасные...