– А кубок ты за сколько продал?
– Не продал я его. – Епиха вновь сплюнул на дорогу. – Жаба задавила. Такого страху натерпелся, а тут отдай не знамо кому за гроши. В мешке он лежит.
– Покажи, – облизал пересохшие губы Радзинский.
Ничего подобного Вацлаву видеть еще не доводилось. Даже в музеях. Кубок был тяжел, но все-таки не настолько, чтобы его не смогла поднять рука, привыкшая управляться с мечом. Два больших изумруда были искусно вделаны в основание кубка, целая россыпь рубинов украшала саму чашу. А по ободку кириллицей были начертаны два слова: «Будимир делал».
– Десять золотых червонцев, – враз охрипшим голосом произнес Радзинский.
– Лады, – обрадованно воскликнул Епиха. – Сыпь, ваше благородие, не жалей.
Вацлав достал золотые червонцы. Все свое богатство. Десять из них он отсчитал Грачу, пять оставшихся небрежно бросил обратно. А потом обернул чистой рубахой драгоценный кубок и бережно опустил его в саквояж.
– А к Василию Воронину ты зачем приходил?
– Васька мне ни к чему, – отмахнулся Епиха. – Просто пришла блажь в голову. Хотел Лютого соблазнить, а его дома не оказалось.
– Чем соблазнить-то? – не понял Ревякин.
– Да хоть кладом этим, – вздохнул Грач. – А то маной.
– Зачем большевику твоя мана! – засмеялся Мишка.
– Так ведь Лютый – колдун, – рассердился Епиха. – А чухонец мне сказал, что эта мана силы колдуна удесятеряет. Сам-то он, сдается мне, не за золотом шел, он в сторону коробов даже бровью не повел. Ты как думаешь, ваше благородие?
– Видимо, та мана не всем в руки дается, – криво усмехнулся Радзинский.
– Вот, – поднял палец вверх Епиха. – Я это тоже смекнул. А то откуда же столько костей в той пещере. Но мне, видимо, малую толику той маны перепало. Ведь без малого двадцать лет ворую и ни разу не попался. Из нагана в меня стреляли, ножом сколько раз пытались пырнуть, а у меня на теле ни единой царапины.
– Это да, – неохотно признал Мишка. – Фартовый у нас Грач.
Рихард Рильке окончательно пришел в себя только весной 1942 года. Этому способствовали чистый деревенский воздух и заботы опытной сиделки, приставленной к фельдфебелю штандартенфюрером фон Кнобельсдорфом. Об этом Рильке рассказал штурмбанфюрер СС Вацлав Радзинский, далеко уже немолодой человек с холодными голубыми глазами. А о том, что Радзинский оказался у его постели тоже не случайно, Рильке догадался и сам. Штурмбанфюрер был в штатском, так же, как, впрочем, и все окружающие Рихарда люди: сиделка, кухарка, садовник и два охранника. Дом, в котором находился Рильке, был невелик и стоял на отшибе, окруженный великолепным садом. Рихарду было дозволено гулять по его аллеям при условии, что он не будет подходить к забору и воротам. Фельдфебель охотно дал требуемое слово, ибо бежать из этого яблоневого рая в жестокий и враждебный Рихарду мир было бы верхом глупости и неблагодарности по отношению к людям, которым он был обязан жизнью. От штурмбанфюрера Рильке узнал, что находился между жизнью и смертью более трех месяцев. Бегая по заснеженному лесу, он заработал двухстороннее воспаление легких, а пережитый стресс привел еще и к помрачению рассудка.