Непросто переводить прямую речь в косвенную, когда кто-то задает вам прямые вопросы, даже если это всего лишь «представляешь?» – вопрос, который вполне можно проигнорировать как риторический. У меня появилось очень сильное желание сказать, что я в действительности думаю о ее платье, – что она похожа на торт на столе девочки из южного Уиллоу-Крика в день ее пятнадцатилетия. Но возобладала годами выработанная манера светского поведения, и я, подавив первоначальный импульс (моя мать могла бы мной гордиться), сказала:
– С трудом.
– То-то! – Никки провела руками по банту. – Я прошла долгий путь с тех пор, как мама одевала меня в обноски из секонд-хэнда.
Я начала было расспрашивать о ее матери, но остановилась, так как на самом деле не хотела ничего знать. Я видела Марлен Бишоп всего пару раз. Однажды, когда мне было десять лет, я заехала к Бишопам домой, наш водитель провез меня по грязным дорогам на парковку с обшарпанными трейлерами в бедном районе Уиллоу-Крика. Увидев место, где жила Никки, я была ошеломлена. Наш скот жил в лучших условиях, чем Никки.
Уже тогда я была очень осторожна и попросила Радо высадить меня за квартал от дома и подождать в придорожном магазинчике, а не перед домом Никки, как настаивала моя мать. Когда он отказался, клянясь, что хозяйка сдерет с него шкуру еще до захода солнца, если он поступит так, как я просила, я лишь улыбнулась своей фирменной улыбкой и невинно упомянула пинту виски, которую он хранил в бардачке и о которой вряд ли будет рад узнать мой отец.
Он высадил меня у магазина, и это оказалось очень кстати.
Меня встретили не слишком любезно. Марлен Бишоп не было до меня никакого дела (она явно была воспитана в иных традициях, нежели моя мама, которая считала, что это мать решает, чем занять ребенка, а не наоборот), и она отправила меня восвояси вниз по шаткой деревянной лестнице.
Никки догнала меня и стала извиняться, объясняя, что у нее нет отца, который бы помогал маме, отчего она вечно уставшая и раздраженная, и... Но я продолжала идти. Я была в таком смятении от всего увиденного, что забыла о том, что Радо ждал меня в большом черном «кадиллаке». Когда мы подошли к парковке, где стоял Радо, картинно прислонившись к авто, Никки лишь взглянула на машину и человека в водительской фуражке, а потом повернулась и побежала прочь так быстро, как только могла, и ее колени подбрасывали вверх подол мятого грязного платья.
На следующей неделе в школе мы ни словом об этом не обмолвились. Но легкость, с которой она общалась со мной и даже с Пилар, исчезла.