Славушка любит русский костюм: рубаху с поясом, шаровары, мягкие лакировки. И московку надвигает на нос.
Косте нравится Славушка в матросском костюме, в коротких штанишках.
Иногда, по просьбе Кости, наряжается так в праздники; дуется тогда, ворчит:
- Нешто с моей задницей возможно в таких портках? Сядешь и здрасте. И без штанов. Или ногу задрать и страшно.
- А ты не задирай! Подумаешь, какой певец из балета - ноги ему задирать надо! - говорит Костя, разглядывая с довольным видом своего жирного красавца, как помещик откормленного поросенка.
Ванькою не интересовался.
- Глазята приличные, а телом не вышел, - говорил Ломтев. - Ты, Славушка, в его годы здоровее, поди, был? Тебе, Ваня, сколько?
- Одиннадцать! - краснел Ванька, радуясь, что Ломтев им не интересуется.
- Я в евонные года много был здоровше, - хвастал Славушка. - Я таких, как он, пятерых под себя возьму и песенки петь буду: "В дремучих лесах Забайкалья", - запевал озорник.
- Крученый! - усмехался в густые усы Костя.
Потом добавлял серьезно:
- Надо тебя, Ванюшка, к другому делу приспособить. Живи пока. А потом я тебе дам работу.
"Воровать", - понял Ванька, но не испугался.
К Ломтеву нередко приходили гости. Чаще двое: Минька-Зуб и Игнатка-Балаба. А один раз с ними вместе пришел Солодовников Ларька, только что вышедший из Литовского замка, из арестантских рот.
Солодовников - поэт, автор многих распространенных среди ворья песен.
"Кресты", "Нам трудно жить на свете стало", "Где волны невские свинцовые целуют сумрачный гранит" - песни эти известны и в Москве, а может и дальше.
Ваньке Солодовников понравился.
Не было в нем ни ухарской грубости, ни презрительной важности, как у прочих делашей.
Прямой взгляд. Прямые разговоры. Без подначек, без жиганства.
И веселость. И ласковость.
И Зуб и Балаба отзывались о Солодовникове хорошо:
- Душевный человек! Не наш брат - хам. Голова.
- Ты, Ларион, все пишешь? - полу-ласково, полу-насмешливо спрашивал Ломтев.
- Пишу. Куда же мне деваться?
- Куда? В роты опять, куда же денешься? - острил Костя.
- Все мы будем там! - махал рукою Ларька.
День выхода Солодовникова из рот праздновали весело.
Пили, пели песни.
Даже Костя выпил рюмки три коньяку и опьянел.
От пьяной веселости он потерял солидность. Смеялся мелким смешком, подмигивая, беспрерывно разглаживая усы.
Временами входил в норму. Делался серьезным, значительно подкашливал, важно мямлил:
- Мм... Господа, кушайте! Будьте как дома. Ларион Васильич, вам бутербродик? Мм... Славушка, ухаживай за гостями. Какой ты, право...