Я проснулся в три часа ночи, мне надо идти, Эрика, Кледир будет волноваться, Эрика ударила меня кулаком в грудь, какого черта, проворчала она, ты женился на этой тыкве? Ты ведь уйдешь от нее, скажи, уйдешь? Мне надо идти, я хотел поцеловать Эрику, но она оттолкнула меня, потом обняла за шею и поцеловала, только не думай, что я дура. Я совсем не дура, я выгляжу как дура, но я очень умная женщина. Очень умная и очень опытная, я улыбнулся, да уж, умная и опытная, ну все, Эрика, отпусти меня, она рассмеялась в ответ, смейся, если хочешь, но это правда, трахаться ты будешь со мной. Ты не против, если я заберу Горбу? Нет, не против, но не забывай мыть его, я не забуду, ответил я, и давай ему бананы, он обожает бананы, я куплю ему бананы, не беспокойся.
Когда я пришел домой, Кледир спала, я отправил Горбу во дворик и лег, привет, сказала она, улыбнувшись, именно что улыбнувшись, ты задержался, который час? Час ночи, ответил я, врун, я сказал, что час, хотя было уже четыре часа утра, а где ты был, дорогой? Так и сказала «дорогой», ласковым тоном. Я ходил за Горбой. Кледир обняла меня, я волновалась, ты должен был предупредить меня, я очень волновалась. Я лег, повернулся спиной, мне не хотелось, чтобы Кледир видела мою лживую физиономию. Она обвила меня руками и ногами, как приятно спать обнявшись, Майкел. Связывает.
Смешной человек этот Робинсон, каждое утро он просыпается, подходит к зеркалу и говорит: привет, парень, сегодня твой день, тебе выпал главный приз, все будет как надо. Со мной все по-другому, когда я просыпаюсь, то говорю себе, эй ты, побитая собака, залезь с головой под подушку, потому что сегодня самый поганый день в твоей жизни, а завтра будет еще хуже. У меня нет никакого желания вставать с кровати, открывать окно. Мне неохота работать, есть мороженое, видеть вокруг себя людей. Мне хочется только одного – курить. Я не хотел быть таким. Я хотел быть похожим на тех парней, которые ездят на машинах обклеенных надписями «Я верю в домовых», улыбающийся Утенок Дональд, улыбающаяся Маргарита, «Диснейленд», «I love New York», «Я тащусь от Рибейрана Прету», этих парней постоянно можно увидеть у дверей закусочных. Но я не такой человек, если я нацеплю на себя желтую кофту, будет некрасиво, мне это не идет. Мне не идет ни желтый, ни красный,
я человек пепельно-серый. Я читаю новости в газете: Ирак продолжает перемещение войск; беженцы покидают Бурунди, скрываясь в Заире; со мной ничего такого не происходит. Я не был жертвой террористического акта в Тель-Авиве, когда погибло двадцать два человека. Я не был участником войны во Вьетнаме, в меня не стреляли убийцы-полицейские в Рио-де-Жанейро, но когда я смотрю эти новости по телевизору, то говорю сам себе: я знаю, каково это, я знаю, какого цвета кровь у этих мальчишек из Руанды, которых несут на руках медсестры-добровольцы, я знаю, что они чувствуют. Я знаю, что такое боль. Они спасаются бегством от атакующих их племен бхуту, говорит диктор. Я тоже хочу бежать. Я не хочу вставать с постели. Не хочу выходить из дому. Не хочу идти на работу. Я боюсь умереть. Однажды я сказал Эрике, что когда я смеюсь, то мне кажется, что у меня трескается и ломается лицо, словно оно фаянсовое. Эрика как раз занималась английским, она отложила книгу в сторону и поцеловала меня в губы, мы долго целовались, вдруг я почувствовал во рту вкус ее слез, я открыл глаза, у нее все лицо было залито слезами, у меня как будто нож прошел по сердцу, я тоже заплакал, точь-в-точь как она, мы оба плакали молча и любили друг друга со слезами на глазах.