Извини за длинный слог, все думаю – чего бы еще не забыть сказать перед долгой разлукой. Никогда не был писателем, в отличие от тебя, потому что считал, что писать должны избранные и, желательно, мужчины. Это я в твой адрес, Маш. Не озирайся в поисках оного. Вряд ли уже найдешь такого дурака.
А Мария Игоревна у тебя хороша. Даже странно, что она твоя дочь. Извини, такая уж я свинья. IES!»
Я вздохнула поспокойнее только тогда, когда вспомнила, что один патрон в обрезе у нас все-таки есть. В случае чего можно всадить его в тугое соломатькинское брюшко. Раз уж так все поворачивается…
Не знаю, сколько я просидела в комнате на полу, на том самом месте, где должен был сидеть Игорь Соломатько. Игорь Соломатько…
Маша вошла тихо, подошла ко мне и молча взяла меня за руку. Я открыла рот, чтобы объяснить ей как-то, что здесь произошло, но она кивнула и сказала только:
– Пошли.
– Я тебе расскажу, как все произошло. Может, оно и к лучшему, Маша. И нам надо уезжать отсюда.
Маша повторила, продолжая тянуть меня за руку:
– Пойдем. Я знаю, где он.
– Он, наверно, уже дома давно, – вяло сопротивлялась я и на ходу конспективно, опуская лирические комментарии, рассказала Маше, как легко Соломатько меня обманул.
Я ожидала чего-то подобного. Не переживай. – Маше, похоже, нравилось, что я никак не поспеваю за ней в ее экзотической роли похитителя.
Она шла по лесу так уверенно, как будто была здесь раньше. Поймав мой удивленный взгляд, нехотя пояснила:
– Ходила как-то, гуляла, пока вы с ним отношения выясняли.
– Так… – Я не нашлась, что ей сказать.
Мы шли минут пятнадцать по лесу. Мне стало уже жутковато, когда я представила, как Маша бродила тут одна, пока я что-то там выясняла с ее отцом. Что уж нам теперь-то выяснять?.. Маша выросла. И выросла без него. Он был лишь у меня в душе, где-то глубоко-глубоко спрятан от мира и от меня самой, и даже оттуда каким-то невероятным образом сумел разжечь Машкино любопытство к собственной персоне. Я продолжала уверять себя, что Машей движет лишь естественное любопытство и ничего более.
Деревья стали совсем сгущаться, мы свернули влево и неожиданно оказались около небольшой уютной сторожки. Маша уверенно обогнула ее и поднялась на низкое крыльцо.
– Тс-с… – Она приложила палец к губам. Нажав ручку и одновременно подтолкнув плечом дверь, она без звука открыла ее и поманила меня, сказав одними губами: – Идем. Видишь – открыто. Он здесь. – Она взяла меня за руку, и мы проскользнули внутрь.
В единственной комнате на широкой лавке, укрывшись своей нубуковой курткой цвета тины, спал Соломатько. Спал сладко., глубоко, подложив руку под голову. Мы посмотрели на него, потом друг на друга, и обе тихо засмеялись, потому что Соломатько в это время стал свободной рукой чесаться во сне. Вот что значит природа. Соломатько и пятнадцать лет назад всегда чесался во сне, хотя у него не было ни аллергии, ни кожных раздражений, ни клопов в диване. Тогда меня это смешило и трогало.