Но перед тем как погрузиться в роскошь забытья, он увидел высокую тень, закрывшую мерцание ночника.
Он увидел склоненную к нему гигантскую фигуру… потолок, казалось, выгнулся над ее головой… лоб пересекала диадема блистающих звезд… Ночь посерела от густоты ее тьмы: присущая ей печаль была столь глубокой, столь нестерпимой, что душа Теодюля оледенела от неведомого горя.
И таинственное откровение резануло напоследок засыпающий мозг: он понял, что находится в присутствии Великого Ноктюрна.
* * *
Месье Теодюль ничего не скрыл от своего друга Ипполита и, рассказав ему все подробности, присовокупил:
— Дурной сон, не так ли? Воистину странный сон.
Месье Баес хранил молчание.
Впервые в своей жизни Теодюлю Нотту довелось наблюдать поступок старого приятеля, который никак не укладывался в размеренность ежедневности.
Маленький плотный старик поднялся на второй этаж, запер дверь салона капитана Судана и положил ключ в карман. После чего заявил:
— Я тебе раз и навсегда запрещаю туда входить.
Месье Теодюль потратил три недели на изготовление нового ключа, дабы на всякий случай… иметь возможность…
IV
Мадмуазель Полина Бюлю деликатно провела надушенной замшей по мрамору камина и спинкам стульев, протерла несколько безделушек из поддельного севрского фарфора, хотя нигде не было ни единой пылинки.
На секунду она возымела некоторое сомнение: а не заменить ли сухие лунники свежими хризантемами? Однако придется наливать воду в тонкие и высокие вазы белого порфира, стоящие по краям камина, — сама мысль об этом ее смутила.
В ласковом свете люстры зеркало отразило малознакомый образ, ибо мадмуазель Бюлю слегка раскудрявила гладко зачесанные волосы и наложила на щеки немного розовой пудры.
Дома она обычно носила длинное грубошерстное коричневое платье несколько монашеского вида, но этим вечером на ней красовался легкий шелковый пеньюар в малиновых цветочках.
В центре стола, покрытого вышитой скатертью, блистал китайский лакированный поднос.
— Кюммель, анисовый ликер, абрикотин, — прощебетала она, любуясь искорками, вспыхивающими на граненых пузатеньких бутылочках.
И после минутного колебания вынула из буфета жестяную коробку, благоухающую ванилью.
— Вафельки… миндальное печенье… хрустящие палочки, — блаженно замурлыкала она, и затем деловито прибавила:
— Не так уж холодно сегодня. Действительно, от большой люстры расходилось достаточно тепла.
Шаги на молчаливой улице. Полина Бюлю предусмотрительным пальчиком отодвинула красновато-золотистую штору.
— Это не он. Я все спрашиваю себя… Проживая в одиночестве в своем маленьком доме на улице Прачек, она привыкла разговаривать сама с собой, равно как со всеми окружающими вещами.