Глава седьмая. Зов Мальпертюи
Когда же открылась мне истина — во сне или в часы бодрствования?
Миссис Блаватская
Колдуньи с гор Фессалийских в продолжение семи лун сохраняют живыми эти прекрасные глаза в урнах из серебра,
а затем делают из них украшения: семь лет роняют глаза жемчуга вместо слез.
Уикстед (Гримуар)
После нескольких листков, оставленных Дуседамом Старшим, с которыми читатель только что познакомился и которые, вероятно, в небольшой мере прояснят происшедшее, я поместил продолжение воспоминаний Жан-Жака Грандсира.
Меня разбудил отдаленный шум, схожий с дыханием исполинской груди.
Незнакомая комната: светлая, со стенами, сложенными, словно из снежных плит, и с оконными переплетами, блестящими, как перламутр.
Тепло, будто в гнезде у щегла, когда в поисках птичьих яиц засунешь туда руку, — светлое пламя весело танцевало за решеткой переносной железной печки.
Из соседнего помещения послышались шаги, и сквозь полузакрытые веки я увидел незнакомую женщину, краснолицую, пышущую здоровьем. В комнате она не задержалась, только взяла со стола блюдце, вытерла донышко у чашки и вышла, причем на какое-то мгновение ее огромный зад заслонил от меня весь дверной проем, будто плотоядно поглотил пространство.
Невольно пришло на ум сравнение с большой лодочной кормой — в порыве мальчишеского энтузиазма я запечатлел бы на ней какое-нибудь очаровательное имя, искупающее слой жира и тяжеловесность.
В воздухе за окном разразилась перебранка высоких пронзительных звуков; немного приподняв голову, я увидел голубое небо, вспененное маленькими облачками, — словно кукольное корытце для игрушечной стирки, и в нем быстрое движение энергичных силуэтов.
— Чайки! — воскликнул я.
И тут же прибавил:
— Море!
Море окаймляло горизонт лентой цвета стали, переходящей в неясную дымку.
— Смотри-ка! — вновь воскликнул я, непонятно к кому обращаясь.
Только тут до меня дошло, что все это время за стеной глухо звучали голоса — теперь же они смолкли; хлопнула дверь и раздался голос, на сей раз мне знакомый:
— Боже праведный!… Он очнулся! Комнату захлестнул ураган юбок, сильные руки обняли меня, влажные поцелуи чмокали по моим щекам.
— Жан-Жак… Господин Жан-Жак… Жижи… О, я не должна была вас покидать!
Это была Элоди, рыдающая, трепещущая — так вибрирует в радостном звуке струна арфы.
— Я знала, милосердный Господь вернет мне его!
Но я молчал, ошеломленный.
У Элоди были густые темные волосы, которые она тщательно убирала, туго стянув гладкие пряди узлом на затылке, а к моей груди прильнуло нечто похожее на серебряную каску.