— Лампернисс, — взмолился я, — только скажи…
Он страшно захрипел.
— Обещайте…
— Да, да, все что скажешь…
Он приоткрыл подернутые пеленой глаза и улыбнулся.
— Нет… не то… света! О, пощади меня!
Тело его обмякло, глаза закрылись, только огромная страшная рана продолжала судорожно пульсировать.
Из ночной глубины что-то надвигалось на меня, и вдруг перед моими глазами возник чудовищный коготь.
В голубом свете лампы явился громадный орел: звезды бы содрогнулись, устрашенные его величием, яростный взор обжигал, Мальпертюи потряс его жуткий крик.
Лапа со стальными когтями вырвала из моих рук светильник и отбросила далеко в сторону. Тьма сомкнулась вокруг меня, как тюремные стены.
Чудовище, по-видимому, ринулось на свою жертву, ибо я услышал страшный звук раздираемой плоти.
— Обещайте!…
Слабый голос, принесенный легким дуновением, произнес это слово как будто прямо мне на ухо.
И тишина.
Немного погодя открылась дверь.
В черной глубине родился свет — свет свечи или высоко поднятого потайного фонаря.
Неуверенные шаги, осторожно ступающие по темной лестнице.
Свет разгорался, приближаясь с каждой ступенькой.
Я увидел свечу.
Вставленная в примитивный подсвечник из обожженной глины, она колебалась в такт державшей ее руке. Короткие и толстые, словно сосиски, пальцы другой руки прикрывали пламя.
Когда свет упал на меня, обладатель свечи остановился и что-то пробурчал.
Толстая лапища больше не заслоняла огонек — она протянулась и схватила меня за плечо.
— Ну-ка, пошли!
В голосе звучала угроза.
Свеча дернулась, и я наконец увидел лицо — лицо кузена Филарета.
Я пробормотал его имя, но он не ответил.
Угрюмо таращась на меня, он еще сильнее сжал мое плечо и с силой подтолкнул.
Меня овеяло нежным ледяным дыханием, и я ощутил себя почти невесомым.
Но грубая враждебная сила по-прежнему владела мной, казалось, меня неумолимой хваткой сдавил мощный борец, затем будто змея обвила руки и ноги, спускаясь к запястьям и щиколоткам.
И я словно погрузился в глубокую и очень холодную воду.
— Ты будешь все видеть и слышать, но даю слово, мучений ты избежишь.
Приятная легкость не исчезла, но я оцепенел в полной неподвижности, исключающей малейшую возможность движения, — признаться, я и не пытался пошевелиться, боясь спугнуть сладостное ощущение покоя.
— Я простой пожилой человек и зла ни на кого не держу; хоть и мог бы обидеться на тебя; помнишь, как ты отказался добыть мне коростеля (вот славное было бы чучело!), и вообще — нет чтобы поймать одного из маленьких злых бесов с чердака, так ты еще и ловушку потерял, на которую столько времени и труда положено.