— А чего мы их спрашиваем? — подал голос Женька. — Сашка же у нас прынц. Лошадь взял, денег на землю кинул и пошел своей дорогой. А если кто возбухнет — в репу. Или здесь все господа такие вежливые и добрые, что к крестьянам приходят исключительно с поклонами? "Не изволите ли дани заплатить?" Так что ли?
В хижине повисло неловкое молчание, словно каждый ждал, что мальчишке ответит кто-то другой.
— Господа здесь совсем не вежливые и не добрые, — первым заговорил Йеми. — Ограбить крестьян нам будет не очень сложно, но они пожалуются своему жупану, а тот — императорскому наместнику. В общем, может случиться, что нас в самый неподходящий момент задержат для выяснения истории с ограблением этих крестьян.
— И что, судить будут? Что за такое ограбление полагается?
— Ну, за ограбление придется заплатить какой-нибудь не очень крупный штраф, с этим проблем не будет. А вот, например, за то, что Саша выдает себя за благородного господина, не являясь таковым, ему, по имперскому закону, полагается бросить в печь.
— Однако, — не выдержал Нижниченко, — когда мы придумывали легенду, ты об этом ничего не говорил.
— Мирон, чему ты удивляешься? Выдать себя за благородного господина — очень серьезное преступление. В твоём мире за это не наказывают?
— Чему удивляюсь? Жестокости. Зачем за это убивать? Да ещё так мучительно.
— Ты говорил, что в своём мире занимался похищением секретов иных стран. Скажи, какое наказание полагается разоблаченным лазутчикам?
— Самое умное — заставить их сообщать своим хозяевам то, что нужно тем, кто их разоблачил.
— Да, это — мудрое решение, — согласился Йеми. — И что, ваши правители всегда так мудры? А попавшие в плен лазутчики всегда соглашаются сообщать ложь?
— Не всегда, — вынужден был признаться Нижниченко. — Тогда их расстреливают из того оружия, которыми пользуется Балис. Или вешают. Но без жестокости.
Память немедленно подсказала историю последнего шага по служебной лестнице, которому предшествовала гибель начальника Службы Безопасности Юго-Западной Федерации в вольере с аллигаторами. Обосновывать мягкость подобной смерти относительно сожжения заживо Мирону никогда не позволила бы совесть. Потом вспомнилась история Михаила-Махмуда, сваренного заживо в масле. Пожалуй, апеллировать к нравам на Земле смысла не имело. Разведчик нашел в себе силы признаться:
— Йеми, у нас тоже хватает жестокости, но, по крайней мере, её не возводят в закон.
Кагманец только что глазами не захлопал.
— Прости, Мирон, мне это понять совсем уже трудно. Если за какое-то преступление положено определенное наказание, то его и должно применять. Преступника можно помиловать, смягчив наказание, но никак не увеличить его. Конечно, бывают тираны, вершащие суд исключительно по своему разумению и не связанные никакими законами, но подданным ли тиранов попрекать жестокостью тех, кто живет под властью законов, а не под прихотью одно лишь правителя.