За стеклянной стеной, отделявшей лужайку от просторного холла первого этажа, тоже танцевали и веселились. Поздно, слишком поздно услышали они рев мотоцикла, увидели ослепительно сверкавший диск мощной фары.
Ворота были открыты - иначе не вмещались машины всех прибывших - и между машинами будто по воле незримого режиссера оставалось ровно столько места, чтобы пропустить мотоцикл Айсмана. Как яростный дьявол, оседлавший коня Апокалипсиса, Айсман мчался прямо на остолбеневших гостей. Столики с треском опрокидывались, шампанское из открытых бутылок хлестало во все стороны.
По низким пологим ступеням Айсман взлетел на террасу и ринулся на стеклянную стену, взорвавшуюся под ударом всей массы мотоцикла, помноженной на скорость. Шлем и кожаная экипировка защитили всадника от града тяжелых осколков, а вот кое-кому из гостей пришлось несладко. Крики боли, визг испуганных женщин, звон осыпающегося стекла, частая пальба мотоциклетного мотора заглушили элегическую музыку. В ореоле стеклянных брызг, сияющем всеми цветами радуги подобно алмазному венцу, Айсман ворвался в холл, словно настоящий ангел ада. Музыка тут же смолкла - мотоцикл врезался в усилитель, сбил его со стойки и упал набок. Спицы бешено вращающихся в воздухе колес сливались в туманные круги.
Мгновенно (как бывает лишь в периоды наивысшей концентрации духовных и физических сил) выскочив из-под придавившего его мотоцикла, Айсман выхватил нож. Два удара крест-накрест по затрещавшему полотну картины (подлинник модного Шилова), ещё четыре змеиных выпада под прямым углом - и в центре шедевра появилась огромная свастика. Потом Айсман кулаком разбил телевизор и видеомагнитофон, принялся разносить в щепки декоративную дверь, ведущую к спальням. Женщины визжали теперь не только от страха, но и от удовольствия.
- Германия превыше всего! - вопил Айсман по-немецки, размахивая ножом. - Хайль Гитлер! Да здравствует немецкий народ! Да здравствует наш фюрер! Смерть ублюдкам, смерть недочеловекам, смерть вам всем!
Глаз его пылал огнем счастья, и он уже был готов к чему-то сентиментальному, когда опомнившиеся мужчины бросились на него. Айсман стряхивал их с себя, как рассвирепевший раненый лев стряхивает обнаглевших гиен, пока кто-то не ударил его сзади по шлему бутылкой из-под шампанского - так сильно, что он закачался и рухнул на мраморный пол.
Он не потерял сознания - во всяком случае, не выключился полностью. Красное марево плыло перед его внутренним взором, и откуда-то из немыслимого далека доносились строгие, пробуждающие суеверный восторг души органные аккорды.