– Никто… – еле слышно прошептал Ванкул. – Младший «сын»…
– Хватит сидеть! – вяло сказал Семен. – Кишка вывалится или геморрой заработаешь!
– Кого?! – захлопал опухшими глазами Кижуч и начал медленно подниматься с унитаза. – Кого заработаю?
– Болезнь такую, – пояснил Семен. – Это когда злой дух в заднице поселяется. Говорят, очень больно…
– Не-е, – промямлил старейшина и, выбравшись из «санузла», начал продвигаться в сторону двуспального топчана, – злых духов нам не надо. Устал что-то я, Семхон. Годы, знаешь ли…
– Знаю, – кивнул Семен. – Пить надо меньше, а закусывать – больше!
– Меньше? – Кижуч начал заползать на ложе. – Это – мысль! Давай попробуем – наливай!
– Щас, разбежался! – фыркнул Семен.
– Злой ты, Семхон, – вздохнул старейшина и улегся на бок. – Добрее надо быть к людям!
– Я и так добер – дальше некуда! – Наличие данного субъекта на его супружеском ложе Семена никак не устраивало, однако он понимал, что до конца «саммита» все равно нормальной жизни не будет.
– Погоди спать! К тебе вопрос имеется!
– Спар… Спыр… Спраш-вай, разрешаю!
– Вот представь: прихожу я к Костру совета и говорю, что сегодня я не Семхон Длинная Лапа, а, скажем, Серый Лис. Вы мне поверите?
– Гы-гы-гы, а Лис тогда кто?
– А Лис до вечера будет Семхоном!
– Гы-гы, он же тогда твою Ветку… гы-гы. А ты этого вроде не любишь, гы-гы…
– Да не гыгыкай ты! Дело говори! Поверите вы мне или нет?
– Не, ну ты точно… Эта… С дуба упал. Или с этой – как ее? – березы… Чему верить-то?! Ну, Лис, ну, Семхон… Лучше Бизоном стань – у него такая Тим-мона…
– Да она меня одной сиськой придавит, – вздохнул Семен. – Ладно, спи уж…
Снаружи послышались голоса – слишком возбужденные, чтобы предположить, будто их обладатели трезвы. Семен счел за благо покинуть родное жилище, «пока не началось». Это ему удалось, но путь был свободен лишь в одну сторону – к берегу. Там Семен выбрал у мостков лодку поприличней, влез в нее, отвязал ремень и тихо заработал веслами вверх по течению – уже темнело, но ему нужно было побыть одному и подумать.
«Я все время забываю, что здесь иное отношение к СЛОВУ. До былой моей современности дошли лишь глухие отголоски такого отношения. Почему оппонент обидится, если ты его обзовешь идиотом или каким-нибудь малопочтенным животным? Да потому, что в подсознании каждого сидит убеждение: будучи названным, скажем, шакалом, человек в данное животное не превращается, но ему уподобляется. Почему существует древняя традиция похвальбы, преувеличения своих заслуг, достоинств и возможностей? А все та же архаика – утверждая, что он силен, человек и правда как бы становится сильнее. И наоборот, разумеется. На совете пяти племен я, помнится, из-за этого чуть не „сел в лужу". Тогдашний вождь меня выручил: сказал, что только очень сильный человек может говорить о своей слабости, только очень умный – о глупости. То есть „самоуничижение паче гордыни".