– Иб, веди сюда плотников. Пусть починят мебель и расставят все по местам. Принесите также сосуды с маслами и благовониями. Здесь нет ничего интересного, так что на закате отправляемся домой.
Управляющий замер в поклоне и подождал, чтобы его господин первым прошел по узкому, тесному переходу назад, к небольшой лестнице, ведущей на поверхность. Хаэмуас вышел, щурясь на ярком свете; он ждал, пока глаза привыкнут к слепящей белизне полуденного солнца. У его ног высилась груда камней – это копатели разгребали грунт, стараясь добраться до входа в гробницу. Небо над головой поражало своей синевой, так резко контрастировавшей с ярким желтым цветом бескрайней первозданной пустыни, простиравшейся слева от того места, где он стоял. Если смотреть туда, казалось, будто песок начинал мерцать.
Направо расстилалась Саккара. Устремленные в никуда колонны, крошащиеся стены, рассыпающаяся каменная кладка города мертвых, разрушенного давно, в неведомых глубинах прошлого, – ныне все это обладало какой-то торжественной красотой, а искусно обточенные светлые камни, выгоревшие под солнцем, их острые края, длинные грани казались Хаэмуасу некими странными порождениями пустыни, чуждыми и нездешними, безжалостными, как и сам песок. Над этим пустынным одиночеством царила приземистая пирамида фараона Унаса с выщербленными стенами. Несколько лет назад Хаэмуас уже побывал там. Ему хотелось бы восстановить эту пирамиду, выровнять ее попорченные стены, вернуть им былую прямоту и непрерывность линий, одеть известняком их симметричное целое, вот только на исполнение такого замысла потребуется слишком много времени, огромное число рабов и завербованных крестьян, а также без счета золота на покупку хлеба, пива и овощей для работников. И все же, пусть и изъеденная временем, пирамида являла собой величественное зрелище. Хаэмуас тщательнейшим образом исследовал этот памятник великого фараона, но так и не обнаружил на стенах ни одного имени, поэтому он решил, воспользовавшись для этой цели умением своего собственного мастера, подарить Унасу новое могущество и новую жизнь.
Он, конечно же, не преминул добавить и вот что: «Его величество повелел объявить во всеуслышание, что по решению верховного главы всех мастеров и художников, жреца-сетема[1] Хаэмуаса, имя Унаса, правителя Верхнего и Нижнего Египта, было выбито на стене этой пирамиды, потому как Хаэмуас, жрец-сетем, очень любит восстанавливать памятники правителей Верхнего и Нижнего Египта, а на этой пирамиде никакого имени не оказалось». Хаэмуас уже стал покрываться потом от жары, и к нему поспешил носильщик с балдахином. Царевич размышлял о том, что его величество не имел ничего против необычного пристрастия своего четвертого сына, при условии только, что все положенные почести воздаются ему самому, дозволения и заслуги приходятся на его долю, Рамзеса Второго, Исполнителя Закона Маат и Ра, Воплощения Силы Сета, Того, Кто Повелел Всему Быть. Хаэмуас ощутил приятную прохладу, когда его закрыла тень от балдахина, и вместе с прислужником они отправились туда, где стояли красные шатры и были расстелены ковры. Стражники поднялись при виде своего господина и его кресло вскоре установили в тень. Пиво и свежий салат уже ждали его. Он тяжело опустился в тени украшенного кистями навеса и принялся жадно пить темное, утоляющее жажду пиво. Он увидел, как его сын Гори спускается в тот же темный проход, из которого он сам только что выбрался. Но вот Гори появился вновь и стал придирчивым взглядом осматривать выстроившихся в шеренгу потемневших от загара слуг, которые уже держали наготове инструменты и глиняные кувшины.