– Не знаю, – произнес он наконец. – Дома все в порядке…
– Да. Нубнофрет вчера вечером составила мне компанию.
– Имения мои процветают. Отец ожидает от меня того, что и обычно…
Она засмеялась – раздался сухой резкий смешок, в котором тем не менее слышалось искреннее веселье.
– Проще говоря, всего без остатка!
– Пусть так! – Хаэмуас улыбнулся, потом вновь стал серьезным. – Однако… – У него не было сил закончить, и в конце концов он только пожал плечами.
– Ты должен серьезно заняться поисками мужа для малышки Шеритры, – посоветовала она. – Тебе необходимо какое-то новое дело, и оно – вот, прямо перед тобой.
Он не заглотил этой наживки. С матерью они в основном сходились во мнениях, исключение составлял лишь вопрос о судьбе дочери, в котором мать активно поддерживала позицию Нубнофрет.
– Есть у меня одно новое дело, оно ждет меня дома, на плато Саккары, – ответил он печально. – Если только у меня достанет сил когда-нибудь все довести до конца. Ты давно видела отца?
Тему замужества Шеритры она оставила.
– Он навещает меня раз в неделю, – ответила она на его вопрос. – И мы говорим о всяких пустяках. Он рассказывает, что в каменоломнях Силсилеха закончена вырубка стелы, на которой выбиты ты и я, Бинт-Анат и он, а также Рамзес в качестве наследника. Хотелось бы мне посмотреть на торжественное открытие.
«Можешь не сомневаться, Рамзес, мой любезный братец, непременно придет на открытие», – хотелось сказать Хаэмуасу, но он сдержался. Из немногих радостей, что еще оставались доступны его матери, мысль о том, что на троне Египта будет восседать ее сын, а не отпрыск Нефертари, доставляла ей наибольшее счастье.
– А мой брат Мернептах сейчас при дворе? – поинтересовался он.
– Нет, мне кажется, нет. Он путешествует где-то на юге, присматривает за своим строительством. Он, вероятно, навестит тебя в Мемфисе по дороге домой.
– Наверное.
Больше им нечего было сказать друг другу. Хаэмуас еще несколько минут продолжал эту беседу ни о чем, потом поднялся, поцеловал мать и вышел. Он на мгновение сжал ее руку в своей, и на ощупь она оказалась холодной и шершавой. Ему в ту же секунду захотелось очутиться под палящими лучами солнца, поднять лицо к небу и закрыть глаза при виде ослепляющего величия бога Ра.
Покинув гарем, он короткой дорогой прошел в закрытый садик, примыкавший к покоям его семьи. Там никого не было. Приближался полдень, и тени от сикомор стали совсем короткими и тонкими. Рыбный пруд блестел как стекло, отливая синевой бирюзовых плиток, выстилавших дно; в фонтанах монотонно журчала вода. Хаэмуас опустил пальцы в сверкающий поток, теплая вода на ощупь показалась ему гладкой, как шелк. Он чувствовал, как огненные солнечные лучи медленно нагревают его полотняный головной убор, заложенный жесткими складками, и это тепло доставляло ему радость. Его охватило странное, необъяснимое ощущение – он чувствовал себя, как заключенный, которому милостиво даровали отсрочку исполнения приговора, как ребенок, которого отпустили поиграть. И вот его чувства обострены до предела, жадно впитывают любое яркое, свежее впечатление, на которые так щедра жизнь вокруг. И в то же время его не оставляло некое ощущение нечистоты, казалось, будто его кожу запятнало сухое несвежее дыхание матери. Он до сих пор ощущал ледяной холод ее прикосновений. Он погрузил обе руки под струи фонтана, потом склонился вперед еще сильнее, и вот вода уже плещется у самых его плеч. «Я люблю ее, – думал он. – Дело не в этом. Я не хочу умирать, осознавая, что все мечты не более чем иллюзии». Он долго стоял так, глядя на свои руки в потоках воды, но ощущение чистоты не приходило.