Я сел на землю, прислонившись к Кратеру. Уже рассвело, и зажженные фары «Мустанга» выглядели нелепо. Но у меня не было сил подойти и выключить их. Пусть горят. Аккумулятор не сядет, это же Атхарта…
Ну и где мне теперь ее искать?
Собравшись с духом, я снова склонился над Кратером и мысленно распорядился: «Хочу увидеть свой дом». Кратер послушался. Сквозь облака опять приблизился город, потом дом, потом – моя комната.
Уже не моя. Мебель и обои те же, но на диване спала незнакомая парочка. В ногах у них свернулся калачиком далматин. Словно почувствовав мой взгляд, пес насторожил уши и тихо зарычал.
– Гастон, заткнись, – сонно пробормотал хозяин и пнул пса ногой. Тот проворно соскочил на ковер.
Новые жильцы… Наверное, отец сдает квартиру. Правильно, не пропадать же квадратным метрам.
Отступать мне было некуда. И я рявкнул в жерло:
– Волшебное, зеркало, покажи мне Николая Гобзу!
Вместо пятиэтажки, в которой прошло мое детство, передо мной вырос больничный комплекс. Палата на пять кроватей. На одной кто-то спал, три пустовали, на пятой лежал отец.
Эту разлуку я давным-давно пережил. Я не ждал встречи с родителями в Атхарте: родственники, чьи смерти разделены годами, встречаются крайне редко. Я раз и навсегда запретил себе думать о горе, которое причинила им моя смерть. Я успокаивал себя: мама во Владике, с внуками. У отца еще при моей жизни завелась разбитная разведенка. Они не одиноки. Главное – не терзать себя, не пялиться часами в Кратер… Но сейчас, увидев папино постаревшее лицо, я еле справился с тоской, острой, как зубная боль.
Кто говорит, что я не герой? Разве это не подвиг – наконец-то посмотреть правде в глаза?
Но отец был не один. Разумеется, его посетительница сидела ко мне спиной, но светлые волосы, заколотые наверх, я узнал. И ничуть не удивился. Это она была на кладбище. Это она меня зовет. Она меня помнит. Но кто – она?
И тут наконец включился звук.
– …Вам полезно. Они мытые, – говорила моя незнакомка.
Я узнавал ее голос – или обманывал себя? Ну же, скажи что-нибудь еще! Ну обернись!
– И к мужу ходила? – спросил, покашливая, отец.
– И к тому, и к другому. Алеше я гвоздик принесла, он других цветов не признавал. А Егору – ромашек. Я же не знаю, какие он любил.
Она повернулась – настороженно, как тот далматин. Ее лицо… Оно осталось таким же, как в школьном альбоме.
– Сурок! – заорал я, нагнувшись над Кратером так, что едва не провалился в него.
Передо мной закачались облака, жерло потемнело и вытолкнуло меня прочь.
Плевать. Я ничего не хотел больше видеть. Я шел к машине шатаясь, как будто алкоголь дал рецидив. Меня разбирал счастливый идиотский смех, и, пока не справился с ним, я стоял, опершись руками на капот.