- Ключ - мужского рода, - серьёзно предположила Туча.
- Но ведь это глупо! - сказал Кислятина. - Глупо или нет? Ты, именинник, помолчи. Пусть люди скажут.
- Очень глупо, - заявил Ван-Келат.
- Вот ты имеешь в виду сейчас - что? - спросил Кислятина. - Глупо шутить над приметами, могущими предостеречь от аварии? Скажи, шкипер. Или глупо верить в приметы? - Он сильно икнул. - Извините. А? Шкипер Ван-Келат?
Ван-Келат задумался, и Кислятина про него забыл.
- Мы тут все празднуем твой день рождения, Шкаб, - сказал Кислятина. - И я хочу пожелать тебе, Шкаб, дружище… Что? Быть более серьёзным, вот что. Как-то более серьёзно, ответственно относиться к работе экслуав…тационно-тех-нического отделения, понимаешь? Ты меня вышутил, а я с-суну… суну ключ в чехол головкой вниз, а потом п… пос… постесняюсь его поцеловать… и вот тебе готова авария. Вот тебе и аноксия, отравление, пожар… Да, вот тебе и пожар. Ты меня понимаешь?
- Я тебя понимаю, Миша, - сказал давно кивающий каждому слову Кислятины Шкаб и вскинул бутылку. - Чтоб нам без пожара!
- О! - сказал Кислятина. - Вот наконец ты очень правильно сказал. За без пожара, космачи!
Мы выпили за без пожара. Заговорила Мэм, и успокоенный Кислятина из блестящего оратора (а мне, например, очень понравилось его выступление) с энтузиазмом, выразившимся очень ясно на всём его лице, парой душевных судорог превратил себя в благодарного слушателя.
- Люка, - произнесла Мэм. - Какую мы п-пьём уже, а? А про лимоны т-ты забыл?
- Тьфу! - сказал Шкаб, проливая в невесомость не меньше глотка пунша. - Навилона! Телятина я… Забыл! Марк.
- А? - спросил я.
- Сплавай на потолок, видишь, пакет?
На потолке, действительно, сидел на крючке большой чёрный мусорный пакет, на вид твёрдый. Я повозился с крючком, ободрал палец, но пакет сбросил вниз неповреждённым. На ощупь в пакете были консервные банки. Шкаб поймал пакет, разодрал швейник и, сунув в пакет руку, пересчитал нас.
- Ничего себе, - сказал он юмористически. - Одиннадцать человек!
- Считать не умеешь, - возразил Ёлковский. - Двенадцать!
- Девять! - сказала Туча.
- Я ставлю на голосование, - объявил Шкаб. - Девять, одиннадцать или двенадцать? Кто за девять? Стада, изобрази что-нибудь такое, тревожное… Барабанную дробь можешь?
- Я всё могу, - сказал Нюмуцце, беря гитару. - Но как я буду голосовать?
- Орально! - неожиданно сказал Кислятина, любящий, оказывается, шутки.
Пока смеялись, успели забыть, о чём собрались голосовать. Тогда старина Ейбо начал жестокую похабку про Солнечную Визу, но прервал себя на середине первого куплета и спросил Кислятину, правильно ли он, Ейбо, его, Кислятину, понял, что Кислятина что-то обидное имел в виду?