Пришли на память строчки письма одного из россиян, побывавшего в новых владениях.
Чиновник писал о промышленных, о каторжных условиях их существования.
«...Даже соли, сей необходимейшей приправы яств наших, часто у них не бывает. Хлеб
хотя и дается, но, по трудному доставлению оного, в весьма малом количестве... Из ста
пятидесяти молодых и самых здоровых людей, выбранных в разных местах и присланных в
Ситху, в феврале уже восемь померли и более шестидесяти лежат больные в казармах...»
Павел решил ничего не говорить о подслушанном разговоре Барановуправитель сурово
бы расправился с недовольными, зато сам окончательно расстроился и не пошел на
озеро.
Возвращаясь в крепость, он за мысом наткнулся на доктора Круля и архимандрита.
Ананий был в белой холстиновой рясе, подоткнутой у пояса, плетеной индейской шляпе.
Круль в своем неизменном сюртучке, но без чулок и башмаков. Монах и бывший лекарь
ловили раков.
Ананий тыкал в расщелины камышовым посохом, суетливо отскакивал в сторону,
когда набегала волна, вскрикивал. Доктор сидел на песке и, придерживая палкой какую-то
морскую тварь, наставительно поучал:
Это репка... Они ест звено, соединяющ три царства природ. Минералов, растений и
животные... Кожух оной репк ест составленный из известковая материя и принадлежит первый
род. Иглы на поверхност кожух ест растений. Внутренност сут животный... Природа
подобный произведения дарит бедный страны, уравнят своя щедрот...
«Тунеядцы»,неожиданно зло подумал Павел, сворачивая за выступ скалы, чтобы
обойти «доктора естественный история» и прыгающего архимандрита. Это определение пришло
ему в голову в первый раз, и теперь, тоже впервые, он подумал о том, что Баранов, по
существу, одинок и один молча несет свое тяжелое бремя.
Весь день шел дождь, и только к вечеру немного посветлело, показалась плоская вершина
горы Эчком. Дождь утих. За бухтой, в проливе медленно передвигались плавучие льдины.
Оторванный ветром с глетчеров Доброй Погоды лед плавал тут круглый год.
Привычное зрелище неожиданно напомнило о конце лета, о близкой зиме. Еще об
одной зиме на этом чертовом камне... Лещинский раздраженно встряхнул плащ, откинул
капюшон. Незагорелое лицо выглядело бледным, припухшим. Словно его тоже затронул
скорбут. Надвинув картуз, он зашагал к дому, обходя наполненные водой трещины в почве,
мокрые бревна, вынесенные алеутами на плечах из лесу, стружки и камни. Форт продолжал
строиться, и никакое ненастье не останавливало работ.
Лещинский жил наверху, в просторной горнице с массивными кипарисовыми балками,
двумя окнами, выходившими на внутренний двор и залив. Единственная кривая лиственница,
росшая на кекуре, достигала верхними сучьями подоконника, в непогоду скрипела угрюмо
и тоскливо. Лещинский приказал Луке срезать ветки, но Серафима молча взяла лестницу,
убрала пилу. Промышленный часа два просидел на дереве, пока вернувшийся хозяин не
открыл ему окна. По отсыревшему скользкому стволу Лука боялся спуститься.