Повторяю, пока я лишь интуитивно вычленил Чехоева-младшего как возможного виновника исчезновения оружия. Но Шимановскому мое предложение показалось тоже интересным.
– Слушай сюда. Если, используя нынешние данные об одной чехоевской спекулятивной акции, вызвать его на допрос?
– И спугнуть?
– Кого?
– Действительно, кого?..
– Но вызвать его, Степа, имеет смысл только в том случае, если он никуда не выезжал в интересующие нас дни. Ну, а если выезжал, то это… сам понимаешь, Степа, что это может означать…
И Шимановский, взглянув на часы, заторопился:
– Пора на съемку. Бывай, князь. И побрился бы, что ли…
Я взял бритву, полотенце, у овального зеркала над раковиной намылил себе щеки. И Шелаури, возникший на пороге с черной папкой под мышкой и с пакетом в правой руке, отразился в зеркале – как на экране забарахлившего телевизора. Без того длинный и худой, как журавль, он казался еще длинней.
– Бреешься, дорогой?
«Догадлив», – подумал я устало.
Шелаури расположился за узким, как линейка, столом. Развернул пакет. В нем была кипа фотографий.
– Местный фотограф коллекционирует портреты всех горожан, снимающихся у него. У него единственное ателье в городе. Так что тут все интересующие тебя, дорогой. А это списки тех, кто уезжал и кто вернулся.
– Плюс-минус…
– Никаких «минус», дорогой. Тут даже те, кто выехал на машине, на телеге и на арбе. Данные поста ГАИ.
«А он действительно толковый мужик», – тепло подумал я.
– Но сначала позавтракаем…
Шелаури развернул газету и накрыл ею фотографии и папки. Затем вышел в коридор и крикнул:
– Самед!
В номер вошел огромный старшина с небольшим картонным ящиком и невозмутимо начал вынимать из него разнообразную снедь.
– Слушай, дорогой, – сказал Шелаури после того, как мы выпили по бокалу легкого бодрящего вина и закусили его индюшатиной, – слушай! Ты даешь мне поручения. Я их выполняю. Но честно ли это? Ты знаешь, для чего они нужны. А я ломаю себе голову…
– Я тоже ломаю, Сандро…
– Так почему не вместе нам их поломать? Я знаю тут каждого. Понимаешь? Каж-до-го. Ты же бродишь в Цунтинском ущелье!
– Где? – Озадаченно спросил я.
– В Цунтинском ущелье. Там люди смеются, чтобы через минуту заплакать, а через две минуты снова смеяться. Климат там такой, не обычно переменчивый. И ученые говорят, он на людей влияет таким образом, что у них на душе то кошки скребут, то флейта играет. Незнакомому человеку ни в чем там разобраться невозможно. Потому что цунтинец, разбив бутыль дедова вина, смеется, а купив «Жигули», рыдает, как на похоронах… Ты кушай, дорогой, кушай.
Поскольку я молчал, Шелаури молчал тоже. Похоже, обиделся.