Сделав это нелепое заявление, Крысиный король откинулся назад и замолчал.
Сол тряхнул головой, чувствуя одновременно и недоверие, и любопытство, и отвращение.
– Она была… кем?
– Да крысой, блин, крысой… – медленно сказал Крысиный король. – Запала на папашу твоего, вот и вылезла из канализации. Трагедия, куда там Ромео с Джульеттой. Хоть и королевских кровей, а все равно сбежала. Но знала, что от меня не скрыться. Время от времени я наведывался к ней. Она, конечно, говорила мне «Убирайся». Хотела забыть прошлое: нюх новый, да сама-то воняла по-старому. Знаешь, от себя не отмоешься. Кровь гуще воды, а крысиная кровь самая густая.
Где-то внизу, в черном провале улицы, появилась патрульная машина, изрыгая лучи голубого света.
– И с тех пор, как твою мать положили в землю, я приглядывал за тобой потихоньку: хотел уберечь от неприятностей. А для чего еще нужна семья, Сол? Догоняешь, похоже. От своей крови не убежишь, Сол… Похоже, тебя подставили, а отец упал не по своей воле.
Сол сидел неподвижно и смотрел мимо Крысиного короля. Когда до него дошел смысл смертельно страшных – пусть нарочито витиеватых – слов, его прорвало. Он увидел лицо отца, повторенное в сотне разных видов. И на фоне застывших картинок своих воспоминаний увидел могучее, плотное тело, медленно падающее в ночном воздухе, зияющую дыру рта, раскрытого от страха и от неожиданности, глаза, вытаращенные в безумном поиске спасения, поредевшие волосы, которые бьются на ветру, как пламя свечи, раздутые дрожащие щеки и колючие осколки стекла, что вихрем кружат вокруг него, а он летит навстречу темному газону, к земле, промерзшей, как тундра.
Ком подступил к горлу, и у Сола вырвался пронзительный жалобный стон. Его удивило, насколько быстро слезы застлали глаза и хлынули по щекам.
– Отец… – зарыдал он. Крысиный король пришел в ярость.
– Прекрати немедленно, прекрати, ты заткнешься, наконец?!
Он резко поднял руку и несильно ударил Сола по щеке.
– Эй, эй, ну хватит, твою мать!
– Да пошел ты! – только и смог выдавить из себя Сол, хлюпая, шмыгая и вытирая нос рукавом тюремного джемпера. – Отойди, дай мне побыть одному…
Слезы снова хлынули рекой. Он оплакивал свое одиночество, бил себя по голове, закатывал глаза, будто в нестерпимых мучениях, и ритмично завывал, колотя себя по лбу.
– Прости меня, папа, прости, прости… – стонал он, тихо всхлипывая.
От безысходности и ужаса бессвязные слова путались, где-то внутри нарастала жгучая боль. Он сидел на гребне крыши, обхватив голову руками, отчаявшийся и одинокий.