Из низенькой дверки в дальнем конце помещения появился старичок в пожелтевшей от времени футболке и тапочках. Подагрические пальцы правой руки сжимали черную курительную трубку, хотя табак, кажется, так и не был зажжен. Похоже, старичок несколько растерялся, увидев людей в своем магазине.
– Dag[12], – помедлив, сказал он.
– Вы говорите по-английски? – спросил Хенсон.
– Ja, – ответил тот. – Моя мать была англичанкой.
– Меня зовут Мартин Хенсон, а это Эсфирь Горен, моя коллега.
– Ja?
– Это вы Антон Худелик?
– Да.
– Не могли бы вы нам помочь? Понимаете, нам хочется как можно больше узнать про музей «Де Грут»…
Старичок кивнул.
– А, картина? Ван Гог?
– Да-да-да… Точнее, и она тоже.
– Это вы на нее претендуете?
– Нет, – быстро ответил Хенсон. – Мы пытаемся найти законного владельца.
Кислое выражение на лице Худелика тут же растаяло и сменилось улыбкой. У него недоставало одного переднего зуба.
– Может быть, это я?
– Поверьте, если вы сможете доказать свое законное право, то мы сделаем все, чтобы она стала вашей.
Улыбка опять превратилась в кислую гримасу.
– Эх, молодой человек… Я просто пошутил. Да и что бы я делал с такой кучей гульденов? Купил бы себе золотой гроб? Даже такой юноша, как вы, не успел бы их потратить до смерти. А я? Ха!
Шлепая задниками тапочек, он подошел к письменному столу, выглядывавшему из-за книжных круч, и там уселся в скрипучее кресло.
– Вы помните музей «Де Грут»? – спросила Эсфирь.
– Конечно. Так, ничего особенного. Впрочем, была там одна греческая вазочка, которая мне нравилась… Ахилл и Гектор.
– А Ван Гог? Вы помните его автопортрет?
– О, ja, дикая штучка… Жил-был один ненормальный голландец, потом он уезжает во Францию, где сумасшествие считается государственной религией, и там он становится художником. Нет, не было великих мастеров после Рембрандта. На нем завершилась живопись. А этот тип… Заставил всех думать, будто всякий маляр может стать ор-ригиналом, ж-живописцем. Конец искусства, вот что я вам скажу.
– М-м… Возможно, в чем-то вы и правы… – осторожно заметил Хенсон.
– В чем-то! Я прав во всем! – воскликнул Худелик. – А тот музей… Знаете, после того как его разграбили германцы, там ничего не осталось. Так что его даже и не открывали вновь. Что же касается школы, то она всегда дышала на ладан, а когда фермеры ушли с земли, учеников вообще не осталось. Ее закрыли в сорок девятом, а монахини уехали куда-то в Ист-Индию.
Эсфирь подошла к столу.
– У нас так мало сведений о том времени… Вы не могли бы вспомнить что-нибудь поподробнее насчет музея, особенно про Ван Гога?