Я сделала, что он хотел, и еще много чего. Руками и ртом я снова довела Мику и Натэниела до той гладкой твердости, что была у них до задушевных бесед. А бесед этих с меня на сегодня хватило. Я хотела трогать, и чтобы меня трогали. Секс – единственное время, когда я даю себе волю, отпускаю все страхи, тревоги, комплексы – все уносится прочь. Во время секса я сосредоточена на сексе. Единственное для меня время без сомнений и передумываний.
Обоих их я держала в руках. Когда я в первый раз попыталась играть с ними обоими, оказалось, что это не получается. Трудно было одинаково сосредоточиться на обеих руках, а когда держишь в руках такую деликатную часть мужского тела, желательно сосредоточиться. Но умение достигается упражнением, и сейчас я уже умела. Умела держать каждого в руке, и поглаживать, и играть. Наконец-то нашлось дело, где я одинаково владею правой и левой рукой.
Жан-Клод остался сидеть в ногах кровати, присоединиться к нам не пытался. Я посмотрела на него, на его осторожное лицо. Он ясно обозначил свою позицию: простым зрителем он быть не хочет. А я никогда не пыталась занять троих мужчин одновременно. Обниматься, делиться кровью – да. Но не в сексе.
Я подползла к нему – он выбрал место как можно дальше на кровати. Думал ли он, что я заставлю его только смотреть, и трогать его не буду? Сама непроницаемость его лица говорила, что да, он так думал. Мне явилось воспоминание – не видение, а всего лишь воспоминание, просто не мое – то есть исходно не мое. Я увидела Белль в большой кровати, так похожей на вот эту. С нею было еще двое вампиров. Я смотрела на нее от изножия, где она привязала меня к стойкам. Веревки тянули плечи слишком туго, но она и хотела, чтобы было слишком. Хотела меня наказать. Привязала к той кровати, где учила меня – нас – какие могут быть желания. Беспомощная, связанная, знающая, что мне не коснуться ее и никто не коснется меня. В отдалении от нее мы не могли противостоять своей тяге к ней, но вот так, ощущая запах ее кожи и пота, мы только и могли хотеть ее. Она была наркотик, и единственный способ спастись – это было никогда не получить нового глотка, нового укола, новой ее дозы.
Я вырвалась частично из воспоминаний, обретя способность думать: это Жан-Клод был привязан к той кровати, а не я. Слишком высокое для меня тело было, слишком мужское. Не я, но воспоминание продолжало жечь, и сохраняло на его лице это осторожное выражение.
Я тронула его за лицо ладонью, постаравшись выразить, как огорчает меня, что с ним происходили такие страшные вещи. И что меня там не было, чтобы его выручить. Мы сейчас слишком плотно закрывались собственными щитами, чтобы он мог прочесть мои мысли, наверное – как и я его, – но он видел то, что я хотела показать. И со вздохом, похожим на всхлип, он приник ко мне, поцеловал меня, будто выдохнул сквозь губы, и я целовала его так, будто он был последней каплей воды в умирающем от жажды мире.