Тогда Питерс, разглядев свой шанс, снял наконец маску: он открылся, что ничего не знает о таинственном пальто, которым долго владел, и потребовал информации о его свойствах. Сантьяго поклялся, что он сам ничего не знает, и неоднократно повторил эту клятву, сопровождая ее многими священными именами; но когда Питерс, как часто бывает, начал угрожать, что ничего не продаст, Сантьяго наконец достал тонкую сигару, зажег ее и, усевшись в кресле, рассказал все, что знал о пальто.
Он шел по его следам несколько недель со все возрастающими подозрениями, что это не обычное пальто, и наконец настиг его в той комнате аукциона, но не стал предлагать больше двадцати фунтов из страха, что все проникнут в тайну. Он поклялся, что не знает, в чем состоит тайна, но зато он знал, что пальто абсолютно ничего не весило; он обнаружил, проверяя его кислотами, что коричневый материал, из которого пальто было сделано, не был ни полотном, ни шелком, ни любым другим известным материалом, не горел и не рвался. Он полагал, что это был некий неоткрытый элемент. И прочие изумительные свойства пальто, как он был убежден, можно было обнаружить за неделю посредством экспериментов с химикалиями. Снова он предложил тридцать тысяч фунтов, которые мог выплатить в течение двух или трех дней, если все пойдет хорошо. И затем они начали торговаться, как могут торговаться деловые люди.
И утро настало в садах Тюильри, и полдень миновал, и только к двум часам они достигли понимания на основании, как они именовали это, тридцати тысяч гиней. И старый фрак был извлечен и разложен на столе, и они исследовали его вместе и рассуждали о его свойствах, теснее сдружившись за время напряженного спора. И Сантьяго встал, чтобы уходить, и Питерс с удовольствием пожал ему руку, когда на ступеньках послышались шаги. Звук приблизился к комнате, дверь открылась. И пожилой рабочий вошел внутрь. Он шел с трудом, почти как купальщик, который, плавая все утро, начинает утомляться без воды, когда возвращается на землю. Он без единого слова проковылял к столу и сразу разглядел старое коричневое пальто.
«Ну», сказал он, «это же мое старое пальто». И ничего не добавив, он надел его. От жестокого блеска его глаз, пока он надевал пальто, тщательно застегивая пуговицы, застегивая карман здесь, расстегивая другой там, и Питерс и Сантьяго утратили дар речи. Они сидели, задаваясь вопросом, как они смели предлагать свою цену за этот коричневый фрак, как они смели покупать его, даже касаться его, они сидели тихо без единого оправдания. И, больше ничего не сказав, старый чернорабочий прошагал поперек комнаты, открыл широкое двойное окно, которое выходило на сады Тюильри и, бросив назад через плечо один-единственный взгляд, полный презрения, шагнул далеко в воздух под углом сорока градусов.