— Гриша, держись крепче! По-моему, сейчас, — кричит Толя.
Машина на полной скорости входит в поворот. И тут же поворачивает еще раз и останавливается в широкой арке двора.
В это время такая же машина с такими же номерными знаками рванула с места. Гриша видел, как пронеслись, одна за другой, две машины погони. Толик поменял номера на „Жигулях“. Гриша пересел в стоящую в этом же дворе „Волгу“, и Толик проводил его на все тех же „Жигулях“ до трассы. Там братья расстались, и дальше Гриша ехал в одиночестве.
В Запорожье он прожил месяц, пока Толя искал „концы“.
— Теперь все позади, — заключил Гриша, вставая со скамейки. — Андрей погиб под колесами поезда. Ты уж прости, Тося, от тебя я не намерен ничего скрывать. Пойдем зайдем ко мне, а потом поедем где-нибудь буханем шампанского.
Перед тем как открыть дверь, он еще немного колебался и, махнув рукой, отворил.
Тося зашел в трехкомнатную, некогда уютную квартиру. Сейчас в ней не было ничего, кроме обоев. В гостиной на полу у стены лежал тонкий матрас, застеленный простыней. С потолка свисала лампочка на кривом черном проводе.
— Да, — сказал Гриша, — пришлось отдать все. Красивое колечко… Наверное, оно кем-то проклято.
Тося лежал в тени верхних нар, над которыми постоянно горел свет. Он с интересом рассматривал обитателей камеры.
Подошел Амиран и уселся рядом.
— Сейчас нас будет убаюкивать один профессор по истории. Я ему сказал, чтобы про Македонского рассказал. Хорошо будет перед сном послушать.
— Какой профессор? Откуда у нас профессор? — удивился Тося.
— Может, и не профессор. Но знаю точно, что он читал лекции по какой-то истории в МГУ. А сидит за нарушение паспортного режима и за подделку документов.
— Что же это профессор нарушил режим? — недоверчиво спросил Тося.
— У него была временная прописка, до шестого числа. А он подставил двойку и тем самым продлил ее на двадцать дней. Как бы то ни было, сейчас глянем, какой он лектор. — Амиран указал в сторону направляющегося к центру камеры невысокого сорокапятилетнего мужчины с греческими чертами лица.
Тот остановился посередине и скромно, робко начал рассказывать о первых походах Александра Македонского. Свой рассказ он подкреплял цифрами и датами, вставлял разные лекторские слова, такие, как „так сказать“, „дескать“ и другие. По всему было видно, что он очень волнуется. О подобной аудитории профессор и не помышлял. Он внимательно следил за каждым словом, боялся сказать что-либо, выдававшее его коммунистическую сущность.
Его рассказ заинтересовал притихших заключенных. Однако каждые пять минут его прерывала чья-то громкая реплика. Сначала лектор реагировал, но, поняв, что этого можно и не делать, начал более уверенно. Почувствовав одобрение и поддержку, он свой исторический рассказ стал пересыпать шутками современной жизни. В образовавшейся тишине мысли перенесли Тосю далеко от Бутырок, в его прошлую многокрасочную непредсказуемую жизнь.