В то же время сияние Врат не имело ничего общего с мягким золотым светом из моего сна в часовне. Врата сверкали холодно, но неодолимо притягательно – зримое воплощение земной власти.
– Прекрасно, – позади отворилась дверь. – Я тоже все никак не могу привыкнуть.
Гольдберг зачарованно стоял на пороге. В пальцах дымилась толстая сигара.
– Становится понятно, почему евреи переплавили все украшения в золотого тельца, – хрипло сказал я, от долгого молчания и ядреного растворителя сел голос. – Пока Моисей получал инструкции на вершине горы Синай, стоявшим у подножия было явлено истинное божество всех времен и народов.
Давид Яковлевич улыбнулся.
– Странные мысли приходят в голову, если несколько часов подряд работать согнувшись, в парах токсичной летучей дряни, – с пониманием заметил он. – Пора сделать перерыв. Пойдемте кофе пить.
– С удовольствием. – Я прошел в дом мимо Гольдберга, который замер, затянувшись сигарой, и наслаждался картиной.
Не берусь утверждать, что его больше грело: красота золотого блеска или сознание размеров богатства в своем гараже. В любом случае, золотой телец снискал в лице Гольдберга искушенного поклонника. Давид Яковлевич разбирался в золоте. Через его руки прошло достаточное количество изделий из благородных металлов, чтобы сформировать и накопить тайное знание.
Мы расположились у камина, в котором догорали толстые головни. Два кресла, между ними столик с серебряным подносом, чашками и сахарницей. Гольдберг отвалил к столу возле дальней стены, на котором были расставлены кофейные причиндалы, и занялся ручной мельницей, массивной, старой, явно не XX века. По комнате поплыл запах свежемолотого кофе. Гольдберг засыпал его в объемистую медную джезву с длинной ручкой, залил водой, еще раз затянулся сигарой и подошел к камину.
– Пока Донны нет, можно посвинячить, – заговорщицки подмигнул Давид Яковлевич, присел на корточки и угнездил джезву на углях.
Пузатая посудина для варки кофе смотрелась в камине на удивление естественно. Ее сделали в те времена, когда пищу было принято готовить на живом огне, когда еще не было пластмасс, а электрическое освещение и самодвижущиеся экипажи существовали только в воображении ученых чудаков.
Выдыхая из себя зловонную отраву, я тосковал по этим благословенным временам и все лучше понимал тягу Гольдберга к антиквариату. Вот кто знал толк в вещах! На даче (да и в городе тоже) у Давида Яковлевича я не заметил ни одного предмета из синтетических материалов. Все было настоящим, в отличие от современных изделий, превращающих свежеотремонтированную и заново обставленную квартиру в безликий кукольный домик.