Лабаз производил весьма мрачное впечатление. Для комнаты он был слишком большой и очень темный. Эдакая низенькая избушка с дверью-лазом. Жуть.
– Гроб тоже подлинный? – спросил я. Не без иронии, однако.
– Гроб? Нет, – Лепяго даже не понял шутки. – Настоящий найти не удалось. Но этот один старый эвенк вытесал, – поспешно добавил он, словно испугавшись, что мы усомнимся в ценности экспоната. – Он, скажу я вам, достаточно здесь прожил и родился еще до советской власти.
– Силен, – молвил Слава, непонятно, то ли в отношении гроба, то ли эвенка. А может быть, директора.
– Ну, а посетителей много бывает? – задал я каверзный вопрос.
– Детишки в основном. Из школы. И слушают, знаете ли, с таким удовольствием, – похвастался Лепяго. – Для них ведь это все – давнее прошлое. Что они здесь видят? Зону, конвой, своих таких же. Ну, в тайгу сходят. Родители у них понаехали кто откуда, их ведь тоже переводят по ведомству. Так что развлечениями молодежь не избалована, да и нет тут молодежи почти. После школы сразу в город уезжает, а кто и раньше – с родителями вместе.
– Одно слово – мусор, – процедил корефан.
– Вы, я вижу, сидели? – заметил Лепяго. Слава в ответ только цыкнул. – У меня у самого отец здесь чалился. Вот, был с его дедушкой знаком, – кивнул он на Вадика. – Да, – сказал он Гольдбергу, – я и вашего батю видел, пацаном еще. Помню, заходил, гостинцев от Исаака Моисеевича привез. Мы с родителями тогда на Левой стороне жили. Его геологическая партия в порту остановилась, в бараках. А там пьянка была, и пырнул его кто-то ножиком.
– Ах, вот как, – с натугой выдавил Вадик.
– А в тайге эвенки остались? – Я взглянул на расстроенного энтомолога и решил поменять тему разговора. Вадик расстроился, что было вполне понятно. Новая версия гибели отца оказалась еще печальнее; одно дело, когда утонул человек, и совершенно другое, когда по пьяни зарезали. Вот стал бы Иосиф врачом или искусствоведом, как братец, глядишь, и жил бы сейчас. Все эти мысли отразились у Гольдберга на лице.
– В тайге? – спохватился Андрей Николаевич, догадавшийся оставить горестную тематику. – Остались, конечно. У нас, в Усть-Марье, чистокровных давно нет, а выше по реке должны были остаться. Охотники там всякие, промысловики.
Гольдберг-младший продолжал стремительно мрачнеть.
– А теперь, – с фальшивым воодушевлением пригласил Лепяго, – перейдем в нумизматический зал нашего музея!
«Сюрреализм! – мелькнуло в голове. – Нумизматический зал! Приехали к черту на рога искать сокровища, и сразу же попадаем в кунсткамеру, а теперь еще и на нумизматический зал предстоит взглянуть. И где – в глухой зажопине, которой даже на карте нет. Тоже мне кладезь культурного достояния районного значения; овеществленная эманация размышлений начальника колонии. Сюр, самый настоящий сюр этот краеведческий музей при Доме офицеров: фантом мысли чекиста, по которому нас водит сын политзаключенного. Каков же здесь может быть нумизматический зал – пара екатерининских пятаков, уцелевших со времен казацкой экспансии?»