есть отцы – истинные джентльмены с русыми волосами и раскатистыми голосами, есть матери – настоящие леди, сияющие добротой и совершенными манерами, которые говорят друг другу: «Клянусь, Мэри, мы продали тридцать пять тортов на распродаже», или: «Постарайся не очень опаздывать, дорогая!» – своим крошкам, разодетым в шелковые платьица, когда они отправляются на молодежную вечеринку с мальчиками, у которых имена будто взяты из школьной хрестоматии по литературе – не Аарон, Арнольд и Мервин, а Билли, Джимми и Тедди. То есть не Портные и не Пинкусы, а Смиты, Джонсы и Брауны – настоящие американцы, доктор, настоящие, такие же, как Генри Олдрич и Гомер, как Великий Гильдерслив и его племянник Лерой, как Корлисс и Вероника. Как все остальные, для кого Нат Коул поет каждое Рождество: «Каштаны трещат на огне, мороз нас щиплет за носик!»
За носик! Главное, нос! Не черный приплюснутый пятак, как у Коула, не мой длинный шно-бель, а крохотные курносики, которые с самого их чудесного рождения смотрят в зенит. Деток с такими носиками рисуют в книжках, про таких написано на дорожном указателе перед Юньоном, в штате Нью-Джерси: «Осторожно, играют дети! Учти, водитель, мы любим наших детей!» Это девочки и мальчики, которые «вокруг нас», которые убеждают своих прижимистых родителей сменить уже наконец старую развалину, пока не кончилась рекламная пауза, но соседи у них не Сильверштейны и Ландау, и если там попадается какой-то Джек, то это сокращенное от Джона, а нет от Якова, как зовут моего папашу! Знаете, у нас радио работает постоянно, и когда мы едим первое, и когда подают десерт, и последнее, что я вижу перед сном, это желтый индикатор приемника, так что мы знаем все их голоса, но только не надо воображать, что мы здесь такие же американцы, как они, что мы не хуже. Нет! На этой земле хозяева они – блондины, христиане, они тут музыку заказывают, и никто им не указ. О, Америка! Для наших предков Америка – это где деньги валяются на земле, для родителей – это когда цыпленок в каждой миске, но для меня Америка – это Энн Рузерфорд и Элис Фей, которых я помню по кино с детства, это блондинка в объятиях, которая шепчет о любви.
Итак, в парке смеркается. Следуя как привязанный за какими-нибудь красными наушниками, за желтыми локонами, катаясь по кругу, я наконец ощущаю, что значит хотеть. Для озабоченного еврейского маменькина сыночка это непосильная вещь, ему больно. Может быть, прозвучит слишком пышно, но получается, что тогда я узнал страсть и муку. Накатавшись, эти дивные создания поднимаюся на набережную и, чиркая коньками, идут по аллее. Закатное солнце все делает розовым, включая вечнозеленые деревья (или это я все вижу в таком свете). Они переходят дорогу и, хихикая, прямо на коньках заваливаются в кондитерскую. Я преследую их, соблюдая все меры предосторожности, и осмеливаюсь зайти в кондитерскую, когда они уже расстегнули курточки, развязали шарфики и получили по чашке шоколада. Боже мой, они не боятся испортить себе аппетит перед обедом! Сказочные девочки! Даже если они пьют из чашки, то у них носики не пачкаются шоколадом. В порыве страсти я тоже беру себе горячий шоколад и теперь уже, как пить дать, ничего не смогу съесть, когда ровно в половине шестого к накрытому столу явится папаша,