Поразмыслив над сложившейся ситуацией, Игорь Иванович Серегин пришел к выводу, что без помощи генерала Багаева ему не обойтись. Тревожила неизвестность. Ведь Монахова в Ташкенте могли взять по подставе для того, чтобы через него получить сведения о всех делах самого Бизона. Может, они и прихватили его в Узбекистане, чтоб подальше от Ленинграда, от сферы относительного влияния Серегина. А там – расколют Монаха, и тогда – пиши пропало, полетит все к чертовой матери.
– Иван Иванович, – доверительно вещал Бизон по телефону Багаеву. – Тут как в песне: мы за ценой не постоим, нам нужна победа…
– В песне немного по-другому, – снисходительно хохотнул генерал. – Да и ситуевина у вас такая, что не время песенки распевать. Впору плакать горькими слезами. Как же вы так влипли, а?
– И на старуху, как говорится, бывает непруха…
– Проруха, – поправил Багаев. – Э-эх! Не профессионально все это, Игорь Иванович. Ну что вам стоило позвонить заранее, посоветоваться? Я ведь, вы знаете, зла никому еще в этой жизни не желал и не делал. С доброй бы душой организовали любую операцию.
– Да не было никакой операции! – в сердцах воскликнул Бизон. – Не знаю я ничего ни о каких деньгах!
– Ну-ну-ну, – успокаивающе заговорил генерал. – Что было, то было. Не дело это – оправдываться. К тому же ошибки со всеми случаются. Значит, говорите, вытащить его нужно? Дело, по правде говоря, сложное. Мы ведь не имеем права вмешиваться в республиканские расследования без особого распоряжения министра…
– Иван Иванович, не умаляйте своих возможностей, – уже просительным тоном заговорил Бизон. – Вы можете все. Если захотите, конечно.
– Одно могу сказать: я подумаю. Крепко подумаю, что тут можно предпринять. Как вы там про песенку вспоминали?.. Но – ничего не обещаю.
На том и распрощались. Бизону оставалось лишь молиться, чтобы Багаев приложил к делу освобождения Монахова все силы.
Дела с бриллиантами Краманского-Горлова пришлось временно отложить.
Лев Исаакович был крайне недоволен тем, что Бизон предложил ему подождать с переправкой камней. Он заподозрил в этом некий подвох. Но Серегин, как мог, успокоил его и заверил, что спустя максимум две недели все будет выполнено в лучшем виде.
– Стоять! – жестко скомандовал конвоир, останавливая Монахова перед дверью камеры, обитой железом и имеющей зарешеченный глазок размерами десять на десять сантиметров. – К стене!
Лязгнул замок; после чего Иннокентия Всеволодовича втолкнули внутрь. В нос ударил резкий запах параши, грязного человеческого тела и махорки. Рассчитанная на шесть человек, камера вместила не менее двадцати задержанных. Казалось, все спали. Но с появлением здесь нового обитателя люди зашевелились. Кто-то матюгнулся, кто-то перевернулся с боку на бок.