Джэсон осторожно сказал:
– При нас вы можете спокойно произносить это имя.
– Вы обещаете добыть мне священника? Раз уж вы знали моего соотечественника?
– Не бойтесь называть это имя. Тут нет ничего дурного. Сальери застонал. Казалось, ему хотелось высказать нечто, давно терзавшее его. Потом он умолк и с прежней подозрительностью воззрился на пришельцев. Ему снова слышался голос, он обращался к нему, но то был не их голос, он принадлежал человеку, давным-давно покинувшему эту землю. Затем к нему присоединился второй голос, спорящий с первым, и этот голос походил на его собственный, злой, встревоженный, испуганный. Первый голос принадлежал Моцарту. Не может быть, негодовал он в душе, ведь тот год, 1791, давным-давно канул в Лету. Но голос непрестанно твердил: «Ты убийца». А он отпирался, хотя помнил, что умертвил трех своих любимых кошек. Он всегда брал их на колени и ласкал, но то был единственный путь испробовать действие «аква тоффана» на живых существах, и он сам глубоко сожалел об этой необходимости. Что тут выведывают эти люди? Уж не хотят ли его разоблачить? Когда, наконец, умолкнет терзающий его голос? Неужели Моцарт никогда не оставит его в покое?
– Мы очень любим музыку, маэстро, – сказала Дебора. – Вы не сыграете для нас? Одну из ваших сонат.
Может, это заглушит навязчивые голоса, подумал Сальери и сказал:
– Я сыграю мою любимую сонату, которую сочинил для самого императора.
Сальери весь отдался музыке и играл с таким самозабвением, что Джэсон понял: музыка для него единственный бог, которому он поклоняется. Глаза Сальери сияли, мелодия, невыразительная вначале, обрела изящество и блеск. И Джэсон, не удержавшись, воскликнул:
– Вы играете Моцарта! Сальери в бешенстве закричал:
– Это моя музыка! Музыка Сальери!
Но когда он вновь опустил руки на клавиши, Моцарт окончательно взял верх над Сальери.
– Прошу прощенья, маэстро, – упорствовал Джэсон, – но это ведь Моцарт.
Сальери совсем вышел из себя и невпопад колотя по клавишам, крикнул:
– Ложь! Здесь запрещено упоминать его имя! А вы знаете, как я с ним поступил?
Джэсон с Деборой замолкли. Даже смотритель весь обратился в слух.
– Через сто лет при дворе позабудут о его музыке, – объявил Сальери. – При дворе я был первым капельмейстером и не унижался до подражания ему. Я превосходил его талантом. Я был старше. На шесть лет. Бетховен и Шуберт были моими учениками. Без меня Бетховен был бы ничто. Я бы и его выучил, но он не желал меня слушать. Даже ребенком он ставил себя выше меня, самого богатого, самого знаменитого и могущественного музыканта империи.