Дебора твердо решила держать себя в руках и не прерывать рассказ да Понте, но поэт будил в ней странные чувства, и вовсе не своим мужским обаянием или умом, а силой своей незаурядной личности. Несмотря на убогость его одеяния, его энергичную жестикуляцию, а порой и то, что сам он, того не замечая, впадал в противоречия, он завораживал ее. Она видела, что Джэсон разочарован, не находя в рассказе либреттиста поразительных открытий, которых он так ждал, но Деборе нравилась живость натуры итальянца, а описание Сальери ее покорило.
Передохнув, да Понте продолжал свое повествование. На этот раз в его голосе появились почтительные нотки.
– Император принял меня без церемоний и весьма благосклонно. В зале помимо Иосифа находился еще директор императорских театров граф Орсини-Розенберг, и как только граф объявил о моем приходе, Иосиф сказал, что хочет побеседовать со мной наедине. Император, видимо, понимал, что гораздо проще говорить со всей откровенностью без столь стесняющих свидетелей.
Иосиф принимал меня в Зеркальном зале – семь великолепных зеркал от пола до потолка украшали стены этой комнаты; фигура Иосифа терялась среди этой роскоши.
У императора был большой покатый лоб, красивый с горбинкой нос и умные, живые глаза. К своему удивлению я заметил, что хотя Иосиф и славился скромностью в одежде, в тот день грудь его украшало множество орденов и других королевских отличий, а в руке он держал золотой скипетр, символ его императорской власти; и хотя говорил он приветливо, я почувствовал, что его занимают куда более важные вопросы нежели судьба оперного театра. Иосиф ласково, с улыбкой приветствовал меня – он ценил мое остроумие – и поинтересовался, почему я просил аудиенции.
«Чтоб развлечь вас, ваше величество».
«То же самое сказал мне Сальери».
«Синьор Сальери непревзойденный композитор, ваше величество. Я вечно благодарен ему за то, что он представил меня вашему величеству».
«А теперь вы желаете положить на музыку „Женитьбу Фигаро“?»
«Вам это уже известно, ваше величество?» – Я прикинулся изумленным.
«Это известно всем, синьор. Особенно потому, что я запретил пьесу. Учитывая сие обстоятельство, я несколько удивлен, что вы намерены превратить ее в оперу. Если, конечно, вы не думаете сделать это втайне».
«Ни в коем случае, ваше величество. Я пишу либретто, желая доставить удовольствие вам».
«На мне лежит огромная ответственность, синьор поэт. Я не могу допустить, чтобы мой народ заразился вредными революционными идеями, которые содержатся в пьесе».
«Ваше величество, то же самое думаю и я. Поэтому я опустил все вульгарные политические намеки и прочие вещи, которые могут оскорбить благопристойность публики и не понравиться ей. Я принес вам для прочтения первый акт».