«Ну, какой из меня венецианец, уж вам-то известно, что я родом не оттуда!» – Сальери еле сдерживался.
«Всякий знаток ядов по натуре венецианец».
«А я и не говорю о ядах!» – вышел из себя Сальери.
«А о чем же тогда?»
Дело могло дойти до кулаков, но тут я вспомнил, что чем громче кричат итальянцы, тем меньше их следует опасаться. Тут вмешался Моцарт:
«Я уверен, маэстро Сальери не имел в виду ничего дурного».
И Сальери поспешно подхватил:
«Ну, конечно же! Я только хотел уточнить, синьор Моцарт, какая пища вам вредна, чтобы дать вам должный совет».
«И все-таки прошу вас быть осторожней», – обратилась к Моцарту Энн Сторейс и ласково взяла его под руку.
Моцарт просветлел. Когда он улыбался, а он часто улыбался в нашем обществе, лицо его, обычно бледное и даже простоватое, словно озарялось солнцем.
После обеда Моцарт беззаботно танцевал с Энн под музыку из «Фигаро», которую играл на фортепьяно Эттвуд. Они с Энн были неравнодушны друг к другу. Моцарт танцевал с большим изяществом, и когда танец кончился, попросил:
«А теперь спойте, Энн».
Энн спела под его аккомпанемент незнакомую мне чудесную арию, которую я прослушал с восторгом; эта музыка была для меня новой.
Когда же он успел ее сочинить, спросил я, и Моцарт ответил:
«Во время танца».
Сальери не поверил, и тогда Моцарт сымпровизировал еще одну песню, лиричную и нежную, а потом предложил Сальери проделать то же самое.
Сальери отказывался, но Кавальери стала его упрашивать, тщеславие взяло верх, и он согласился. Но не в силах создать нечто оригинальное, он раздраженно ударил по клавишам и закричал:
«Чтобы творить, настоящему композитору нужно вдохновение, да и фортепьяно плохо настроено».
Тогда Моцарт снова сел за фортепьяно и сыграл вариацию на тему арии «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», сохранив ее великолепный ритм, но придав ей изящество и нежность, присущие ариям из «Свадьбы Фигаро», написанным для Энн.
«Боже мой, как это прекрасно! – воскликнула она. – Это чудо, подлинное чудо. Когда же вы сочинили эту вариацию, Вольфганг?»
«Пока вы репетировали „Фигаро“.»
Он попросил Эттвуда сыграть арию «Мальчик резвый», а сам стал маршировать взад-вперед по комнате, изображая актера и певца. Его движения были стремительными и веселыми, он несомненно старался для Энн, как вдруг я услыхал презрительный шепот Сальери:
«Военный марш. Через год о нем никто и не вспомнит».
Да Понте извинился перед Моцартом за обед, и тот ответил:
«Лоренцо, обед был отменный, а вы олицетворение гостеприимства. После музыки еда для меня самое главное, хотя я отдаю должное и любви».