На эти вопли в комнату заглянули ожидавшие под дверью милиционеры. Протасов отшатнулся, Украинский навис над ним, как скала:
– Ты, сука, дебил, людей резал, как косой махал! – знак милиционерам выйти.
– Я! Я…
– Ты, б-дь, дерьмо! Ты, гнида, всю часовню мертвецами забил, а теперь говно мне на уши вешаешь?!
– Это не я! Товарищ полковник! Это не я, мамой клянусь!
– А кто?! Кто это сделал?! Вовчик?! Планшетов?!
– Маньяк, товарищ полковник. Или вообще демон!
У Украинского отпала челюсть:
– Кто?! Что ты лепишь, Протасов?!
– Это истинная правда, товарищ полковник. Да у нас там, бывало, по ночам, зуб на зуб не попадал. Мы его изловить с Вовкой хотели, но, куда там.
– Бред сивой кобылы, – фыркнул Украинский, мимоходом подумав, уж не пытается ли Протасов «закосить под дурочку». В его положении это было не худшим вариантом. Возможно, вообще, единственным.
«Только, я тебе такой возможности не предоставлю».
– Это правда.
– Твоя правда, дебил, ни в одну дугу не лезет.
– Но, это так, товарищ полковник! Мы с Вовкой давно подозревали! Мы… мы и тюбетейку на чердаке нашли.
– Тюбетейку? – переспросил полковник, который уже слышал нечто подобное от Торбы.
– Так точно, – подхватил Протасов, в состоянии стресса улавливавший перемены в настроении собеседника с чуткостью радиолокационной антенны. – Оно нас самих преследовало. Вовка думал – малые прикалываются, пока мы не допетрили, что она – с погоста приходит. А потом, когда крест с могилки ее папани нашли, который, якобы, с концами пропал, еще при Брежневе – тут я понял – натуральная нечистая сила там шурует.
Украинский хотел изобразить улыбку, но безумный блеск в глазах Протасова не позволил ей появиться на свет. Губы остались сжаты в ровную вытянутую линию.
– Этот Пастух гребаный, с того света приходит, понимаете?! Да вы, товарищ командир, хоть малых Иркиных спросите. Они подтвердят. Они, нам с Вовкой такое, понимаете, рассказывали… жуть, в натуре.
– Каких малых, Протасов? Что ты метешь!
– Детей ее. Хозяйки, в смысле.
– Ты их знаешь?
– Ну, ясное дело.
– Где они?
– Не в курсе, товарищ полковник. Сам не пойму, честное слово.
– Да как твоему честному слову верить, Протасов, если ты брешешь, твою мать, как Троцкий! Если ты и про детей, и про сумку, и про дружка своего Планшетова п-шь и, понимаешь, не краснеешь!
– Не вру, товарищ полковник! Только нет его уже.
– Как это нет?! Ты про Планшетова говоришь?
– Ну да. Кажется, утоп он. В Десне, вместе с джипом. Вот. И, по-моему, у него в багажнике какая-то сумка валялась. Спортивная, е-мое. Большая, в натуре. – Протасов не помнил никакой сумки, но, чуял, что представляет особенную ценность для полковника. Поэтому дорисовал сумку в воображении. Тем более легко, раз машина пошла на дно. – Только тачка-то утонула. И Юрик, в натуре, вместе с ней. Как Чапаев.