Не долго думая, Андрей перебежал дорогу и устремился к недостроенному пансионату через луг, поросший жесткой, неприхотливой местной травой.
* * *
– Фоходи, – застонал Любчик, – ради Фога! – Он с трудом переводил дыхание. – Фольше не моху.
Мила Сергеевна, вымотавшаяся ничуть не меньше его, замедлила шаг. Если выражение «замедлить шаг» подходило в данном случае. Скорее, они ползли, как мухи. Точнее, Мила волокла на спине лейтенанта, который с трудом переставлял ноги. Любчик висел на ней, как неправдоподобно большой рюкзак.
– Не моху, – хрипя, повторил Любчик. – Фше.
– Потерпи, милый…
В глазах ползали сине-черные кляксы переутомления, пульс ухал под черепом, как прибой при хорошем шторме. Только гораздо чаще. Мила скрипела зубами, но не сдавалась, как настоящая медсестра из-под Сталинграда.
– Держись, Гришенька. Мы с тобой и трех километров не прошли.
На самом деле, они продвинулись на гораздо меньшее расстояние, может, километра на два, в лучшем случае. Но и эта, в сущности, пустяковая дистанция казалась Миле марафонским забегом. Потому что ни один метр не дался ей просто так.
– Фодожди, водная. Я ноф не чуфстфую.
– Я чувствую, что ты не чувствуешь! – выдохнула она. Любчик весил, как хороший супертяж, и ее подошвы 35-го размера проваливались в гальку по щиколотки, словно та была зыбучим песком.
– Тай мне лечь, – попросил Любчик.
– Послушай, – отдуваясь, сказала Мила, – если ты уляжешься, я тебя больше не подниму.
– Фот и ховошо, – парировал Любчик. – Оштафь феня. Фрось. Фышишь?
– Нет уж! – огрызнулась Мила. – Раньше бросать надо было. Еще там, в домике. Так что, заткнись, ладно?! У меня и без твоей болтовни в ушах звенит.
– Ишфини, – прошептал Любчик, роняя голову на грудь. Всхлипнул, как ребенок, и потерял сознание. Мила как раз переставляла ногу, когда он совсем прекратил борьбу. Мышцы не выдержали резко увеличившейся нагрузки, секунду она еще балансировала, надеясь устоять, а потом растянулась на гальке, сильно ударившись лбом. Любчик повалился сверху, оглушив ее, как рыбу динамит. Вспышка боли ослепила Милу перед тем, как земля разверзлась, и ей показалось, что она куда-то проваливается. Потом мир исчез, и она пропала вместе с миром.
* * *
– Ой, доню! – очень знакомый голос, некогда такой родной, а теперь затерявшийся среди самых далеких закоулков подсознания, похоже, звучал в ушах. – Что ж ты такую тяжесть на себя взвалила? Хочешь спину надорвать?
– Бабушка? – Мила открыла глаза, чтобы снизу вверх посмотреть на сухонькую, будто тарань старушку, одетую опрятно, но бедно. – Бабушка?