Расстегнув и стянув с нее платье, я взялся за себя и стал развязывать разлетайку. Таш внимательно следила за моими движениями. Когда я потащил разлетайку через голову, она подалась вперед, и я вдруг почувствовал, что она трогает рубец пальцем.
– Нравится? – спросил я.
– Я и не такое видела, – сообщила Таш.
– Где?
– Там же, где и ты. На войне. Я начинала таскалкой, пока меня не взяли на операции.
– Не страшно было? – спросил я
– Сначала страшно, потом привыкла. Война не спрашивает.
– Да, – сказал я и расстегнул зажим ее стабитизирующего пояса, – это ты правильно заметила
Чем меньше оставалось на ней одежды, тем чаще пресекалось от восхищения мое дыхание и тем большее нетерпение чувствовал я в своих мышцах, переполненных закипающей быстрой кровью. У Таш была фантастическая фигура. Я видел много женщин и знал настоящую цену ее узким лодыжкам, тонким плечикам, нежной линии горла и хрупким верхним косточкам таза, выступающим над плоским животом. Колдовское очарование абсолютной беззащитности и затаившегося огня, спрятанного в гибком и упругом теле, мутило мое сознание, делало меня невероятно сильным и одновременно мягким, как нагретый изолят.
Уложив Таш, я не торопился. Соблюдая ритуал, я нагнулся и, разведя ее ноги, поставил их на свою голову. Член мои гудел, как колонна трансформатора, но я не спешил, изо всех сил растягивая предстартовую ласку, целуя и гладя ее от распахнутых настежь ключиц до нежнейших фасолинок пальчиков на ногах. Я действовал предельно технично, понимая, что искушенная в любви Таш заметит каждую мою ошибку, а я вовсе не хотел оказаться повторником, стыдливо выходящим с экзамена через запасную дверь.
Таш, надо сказать, держалась не хуже, а, возможно, даже и лучше. Она сразу оценила мою высокую боеготовность и поэтому разгонялась для решающей схватки так же, как и я, не торопясь. Я хорошо чувствовал, как нарастает у нее внутри напряжение на двигателях. Эта ночь обещала стать очень интересной. Однако чем дольше я ласкал ее, тем больше чувствовал сперва плохо осознаваемую, а потом все яснее и яснее тревожащую меня неудовлетворенность.
Чего-то не хватало в нашем слиянии, не было какой-то необходимой ноты, маленькой детали, которая позволила бы мне полностью ощутить Таш. В ее огромном, красивом и хорошо освещенном доме непонятно почему оставалось несколько замурованных, хранящих тайну комнат, куда ревнивые хозяева ни за что не хотели допускать посторонних. Она хорошо продолжала делать свою работу, но, не раскрывшись до конца, никак не могла оторваться от устланной простынями поверхности кровати, чтобы воспарить над ней в свободном полете. Кончики моих пальцев отзывались на охватившую тело Таш дрожь возбуждения, но я все равно ощущал, что, несмотря на эту дрожь, ее мозг остается холодным, четко отслеживающим происходящее. Я никак не мог заставить ее втянуть антенны и включить форсаж, и это вызывало у меня недоумение и легкое раздражение.