Глядя в отрешенное лицо сына, Нина вспомнила термин «зомбирование», и это было лучшим, что ей удалось подобрать. А на зомби уговоры не действуют. Они прожили еще какое-то время, Нина и Ольга в ужасе, Богдасик в неведении, а Ростислав (ныне Брахмавайвата) во власти своих, только ему понятных помыслов и чаяний. Долго так продолжаться не могло. Когда Ростик задумал сложить в гостиной алтарь, терпение Нины Григорьевны лопнуло, и она выпроводила сына за дверь.
– Еще и милицию сейчас вызову, чтобы никто из вас не сомневался. – Напутствовала она бывшего Ростика и его братьев по вере. Ростик переселился в монастырь, оставив мать без сына, жену без мужа, а Богдасика без папы.
* * *
Ко времени XIX – й партийной конференции и первого съезда народных депутатов СССР вышли из печати книги Александра Солженицына, Варлаама Шаламова,[28] и многих других. Товарный голод все крепче стискивал в объятиях Родину мирового социализма, зато информационный отсутствовал напрочь. Нина прочла (тут вполне уместен глагол проглотила) Солженицынский «Архипелаг Гулаг». Основным ее чувством после прочтения этой Великой Книги был даже не ужас от открывшегося, а скорее тягостное ощущение обреченности – такая система существовать не должна. Но она же так просто и не уйдет. И нечего ожидать, чтобы на ее зловонных руинах выросло нечто хотя бы отдаленно напоминающее Бенилюкс. А еще у нее было чувство, что книга Солженицына безнадежно запоздала. Опубликуй ее пристойным тиражом в шестидесятые, вместо того, чтобы «вознаграждать» за любознательность лагерями,[29] еще можно было бы что-то исправить. По крайней мере, развал бы не был таким чудовищным. Нина серьезно заболела периодикой, выписывая на работе все, что возможно, и заглатывая, затем, напополам с бутербродами. Возможно, это была пробудившаяся гражданская позиция. А может, стремление заглушить пустоту, оставленную в душе Ростиком.
«Совсем чокнулась, – злилась Ольга, натыкаясь повсюду в квартире на толстые общественно-политические журналы вроде «Знамени» или «Нового мира». – Половину получки на макулатуру выкидывает. Сбрендила окончательно старуха».
Но, Нина Григорьевна не свихнулась. Чувство прозрения, охватившее ее в ту пору (впрочем, как и миллионы соотечественников), было противоречиво. Нину это касалось особо. Детство она провела в детдоме, где условия жизни были исключительно суровыми, что, впрочем, не помешало (даже, наоборот, помогло) войти во взрослую жизнь проникнутой духом коллективизма, гордостью за Советскую Родину, и искренним желанием ей служить. Что-то в этом было спартанское, чем тяжелее жизнь, тем больше гордости за эту тяжесть. Впоследствии, по прихоти судьбы заброшенная в номенклатурный рай, Нина разглядела и иные горизонты. Но, открывшаяся неожиданно пропасть между уровнем жизни одних и других обладателей стандартных серпасто-молоткастых паспортов не превратила Нину в революционерку, эдакую новую Фаю Каплан.