– Собственное продали и остались в государственном…
– Государственное!… Не государство строило дом, а мой дед. Весь отдали Нестерову. Он был шишкой в те времена. – Жорж понижает голос, как будто сообщает нечто особо секретное: – В МВД ходил в больших начальниках. Ну зачем ему, Нестерову, с его женой столько комнат? Вот второй этаж и оставили нам.
– Но ведь внизу живет не один Несторов.
– Сам виноват. Умерла жена, и этот олух тут же объявил, что не нуждается в такой большой квартире, дайте мне, дескать, что-нибудь поменьше. Поменьше ему не дали – к тому времени он уже перестал быть большой шишкой, – но впихнули к нему еще одного, а потом еще одного, вот и превратился дом в мужской монастырь… – Сравнение с монастырем, как видно, его вполне устраивает, и Жорж добавляет: – Приют для потерпевших кораблекрушение… Одного выгнали, другого сняли, третий сидел в тюрьме.
– Зато уж четвертый…
– Который «четвертый»? Прежний или новый?
– Тот, которому крупно повезло.
Жорж смотрит на меня и меланхолически переспрашивает:
– Повезло, говоришь? Человек думает одно, а выходит другое… Ничего-то ты не понимаешь. Ну, тем лучше. – Наконец его мысли возвращаются к реальности: – Давай-ка посмотрим, какая у нас складывается картина, а то Бистра меня там заждалась.
Картина, оказывается, уже набросана на тетрадном листке и выглядит столь внушительно, что при всей своей сговорчивости я вынужден возразить.
– А ты в курсе, какой сейчас спрос на старинную мебель! – восклицает Жорж. – Ты в курсе, сколько она сейчас стоит? Вопреки этому, как видишь, я не собираюсь с тебя драть…
– Да не старинная твоя мебель, просто старая. А это что еще? Чего это ты тут наворотил? В комнате нет этой мебели.
– А в коридоре?
– Та, что в коридоре, мне не нужна. Можешь забрать.
– Куда я ее заберу? Бистра меня предупредила, что никакого старья не возьмет.
– Я согласен и на старье, но только нужное. Склад я не стану держать.
– Хорошо, я согласен! – уступает хозяин. – Вычеркиваю. Но пускай все это временно остается здесь, пока я подыщу покупателя.
После первой уступки дело идет на лад. Жорж вносит дополнительные коррективы, отлично понимая, что сбыть такую рухлядь практически невозможно.
Известные затруднения возникают при оценке зеркала и скульптуры.
– Не знаю, сколько с тебя взять за это зеркало, – хмурит он лоб. – Такой вещи сейчас нигде не найдешь. Не хрусталь, а мечта!
И он обращает почтительный взгляд на большое стенное зеркало, закрепленное у окна, напротив слепой стены. Не знаю, какой это хрусталь и вообще хрустальное ли оно, что же касается амальгамы, то тут невольно вспоминается «Аривидерчи, Рома!» или еще что-нибудь в этом роде, ибо она давно начала сходить, главным образом по краям, – разъела кислота, называемая временем, да и посредине уже успели проступить желтоватые пятна проказы.