На девочке выцветшее ситцевое платье в голубую полоску. Оно ей велико – вероятно, подаренное какой-нибудь сердобольной соседкой. Мальчик в байковой пижаме, настолько грязной, что ребенок похож на жалкого бездомного котенка. У него круглое, такое же бледное лицо и черные глаза. Под одним глазом синяк под другим – длинная царапина.
– Что ты там готовишь? – обращаюсь я к девочке, лишь бы начать разговор.
– Тюрю, – тихо отвечает она, продолжая крошить хлеб.
– На чем?
– На воде.
– На воде – с чем?
– С водой! – произносит девочка, на сей раз громче, как бы недоумевая: взрослый человек, а не понимает.
– А папа где?
– На работе.
– Он что, в ночную смену работает?
– Нет, не в ночную.
– Папка в корчме, – слышится тонкий голосок мальчика.
Девочка смотрит на него с укором, но молчит.
– А когда возвращается, он вам приносит что-нибудь?
– Приносит.
– Что же он приносит?
– Да хлеб. Если не забудет.
– Дядя, а мама вернется? – снова звенит голосок малыша.
Он глядит на меня испуганными глазами, как будто только сейчас по-настоящему обратил на меня внимание.
– Ну конечно, а как же иначе! Разве может человек куда-то убежать и не вернуться, – отвечаю я.
– Мама не вернется! – возражает девочка, словно упрекая меня: к чему зря врать?
– Тебя кошка поцарапала? – обращаюсь я к мальчику, чтобы переменить разговор.
– Папка меня побил, – произносит он жалобно.
– Все время его колотит! – подтверждает девочка. – Весь в синяках, бедняга.
– Дай-ка я на тебя погляжу! – тихо говорю я и, притянув к себе ребенка, поднимаю край его грязной пижамы.
Хилое тельце сплошь в ссадинах и синяках.
– Зачем это вы раздеваете ребенка? – слышится вдруг низкий хрипловатый голос.
Незаметно для нас вошел отец. Захлопнув дверь, он опирается на неt в несколько вызывающей позе, как бы в ожидании моего ответа. Козырек кепки, низко надвинутой на глаза, бросает тень на его лицо.
Я сухо говорю, что пришел справиться, как живут его дети.
– Опять из домоуправления?
– Из более высокой инстанции.
– Велика важность – инстанция! – презрительно бормочет хозяин. Затем он сует дочке хлеб, который до сих пор держал под мышкой, и рычит: – На, держи! Брось эту сухую горбушку!
Девочка покорно принимает хлеб и кладет его на стол. Мальчик жадно смотрит на раздавленную буханку белого хлеба, робко протягивает руку, но тут же отдергивает ее.
– И с какой это стати вы раздеваете ребенка? – повторяет отец.
Теперь он стоит ближе к свету, его худое нахмуренное лицо очень смугло – то ли от работы на открытом воздухе, то ли у него печень больная. Руки устало опущены, словно большие кисти непомерно тяжелы. Распахнутый ворот серой рубашки обнажает загорелую мохнатую грудь. От него веет враждебностью и запахом кабака.