Он велел нести себя на конюшню В конюшне было прохладно, покойно. Три жеребца стояли в глуХИХ загородках и, тяжело посапывая, перебирали ногами. Самый горячий, который закусал конюха, был на цепи, как злодей. Кобыла пила воду, мерно храпя. Он покормил ее с руки овсом, который она шумно, со вздохом, убрала мягкими губами.
– В два дня! – сказал он ей о лекаре. – Дурак!
Вернувшись домой, он приказал принести все шандалы, какие есть в доме, и зажечь все свечи. Потом велел набрать листвы в роще и нанести в горницу.
– Для глаза, и дышать легче.
Палашка поднесла ему вина, но он пить не стал и только пригубил. Вспомнив о вине, сказал принести все, что еще оставалось в погребе, в гостиную.
– Девок, – приказал он Палашке.
Господский дом ярко светился и далеко был виден.
– Опять загулял, – говорили в деревне.
– Смерти на него, дьявола, нет.
Все аннибаловские старухи и старики считали старого Абрама Петровича и самого Осипа Абрамыча с братцем Петром Абрамычем дьяволами. Одна старуха говорила, что у старого Абрама Петровича были еще когти копытцами.
Дворовые девки были у Осипа Абрамыча блудным балетом; они плясали перед ним во времена его загула. Музыканты были у него свои – один лакей играл на гитаре, двое пели, а казачок бил в бубны. Он заставил Палашку всем поднести по стакану вина и махнул музыкантам. Музыканты разом ударили его любимую.
– Машка, выходи, – захрипел он.
Маша была его первая плясунья.
Арап сидел с полузакрытыми глазами.
– Безо всего, – сказал он.
Плясала Маша без всего. Он хотел было подняться, но не мог; только пальцы шли у него и дрожали, как подрагивала бедрами Маша, да двигались губы. Музыканты все громче и быстрее играли его любимую, казачок бил в бубны без перерыва, Маша все дробнее ставила ноги.
– Эх, лебедь белая, – сказал старик.
Он взмахнул рукою, загреб воздух полной горстью, крепко сжал пальцы и заплакал. Рука его упала, голова свесилась. Слезы текли у него прямо на нижнюю толстую губу, и он медленно глотал их.
Когда пляска кончилась, он велел раздать дворне все вино. Потом подумал и приказал половину оставить.
– Овса сюда, бадью, – приказал он.
Вином наполнили при нем бадью, овес намочили в вине.
– Лошадям корм задавать!
– Окна открывай!
Лошадей кормили на конюшне пьяным овсом.
– Злодея на волю! Коней отпускаю!
Ветер ходил по комнате. Он сидел у раскрытого окна и ловил ртом ночной холод. На дворе было темно.
Со звонким ржаньем, мотая головами, выбивая копытами комья земли, пронеслись мимо окон пьяные кони.
Он засмеялся без голоса в ответ им:
– Все наше, все Аннибалово! Отцовское, Петрово – прощай.