Озадаченный, перепуганный до смерти, я забегал по комнате, а потом, утомившись, рухнул на кровать. Только под утро мне удалось забыться сном. Я проснулся, когда часы пробили полдень. Отовсюду доносились знакомые, привычные звуки, за окном в зарослях плюща чирикали воробьи, на дворе лаяла собака, где-то вдалеке урчал двигатель трактора. Полусонный, я вспомнил ночной ужас вовсе не сразу, а добрую минуту спустя. Конечно, то был самый настоящий кошмар! Никаких сомнений? Я отрывисто рассмеялся, скинул с себя одеяло, поднялся и стал одеваться. Подойдя к шкафу, я на мгновение заколебался. Сновидение было столь ярким, что даже при свете дня будило в душе не слишком приятные отголоски; я посмеялся над собой, и от этого смеха меня бросило в дрожь. Мне почему-то вспомнился ребенок, который, изнемогая от страха, кричал во все горло: "Я тебя не боюсь! Я тебя не боюсь!»
Открыв дверцу гардероба, я вздохнул с облегчением, ибо отчетливо различил в царившем внутри полумраке свой вечерний костюм. Я взял твидовые брюки и собирался уже притворить шкаф, когда заметил на одной из штанин стебелек травы.
По натуре я человек аккуратный, можно даже сказать, слегка помешанный на опрятности. Любая неряшливость, любая пылинка на одежде вызывает у меня раздражение. Черт побори, подумал я, откуда взялась эта травинка, если я чистил костюм всего лишь день или два тому назад? Ну да ладно; вероятно, я был в тот день небрежен.
Мне трудно объяснить, почему, но я не стал никому рассказывать свой сон. Быть может, причина в том, что мне отвратительно все мало-мальски необычное и диковинное, и я заключил, возможно, ошибочно, что другие испытывают схожие чувства. Однако воспоминание об ужасной ночи преследовало меня с самого утра. Если бы не опасение, что меня сочтут сумасшедшим, я бы, пожалуй, поведал кому-нибудь содержание своего сновидения. Оно было не только пугающим, но и смехотворным, вызывало не столько трепет, сколько улыбку. Впрочем, мне улыбаться не хотелось.
Прошло шесть дней, ничем не примечательных. На седьмые сутки, в пятницу, я лег спать гораздо позже, чем обычно, поскольку друзья, с которыми я обедал, задержались чуть ли не до полуночи, а когда они ушли, я погрузился в чтение. Так что в спальню я отправился где-то около двух, улегся, не раздеваясь, на постель и продолжал читать еще минут двадцать. К тому времени меня уже начало клонить в сон.
Вставая, чтобы раздеться, я обнаружил, что мой взгляд невольно обращается к шкафу, несмотря на то, что за эти дни я окончательно уверился: оживший костюм мне лишь пригрезился. Однако пережитый страх порой возвращался, и потому последнее, что я увидел перед тем как заснуть, была, разумеется, дверная ручка. Она повернулась снова, и вновь на меня волной обрушился ужас, а сердце заметалось в клетке из ребер, требуя, чтобы его выпустили на волю, в тишину призрачной ночи. На коже выступил пот, во рту пересохло.