Я взглянул на Крона и мне стало страшно, не за себя, а за этого идиота. Крон сидел молча, только лицо его приобретало всё более и более мрачное выражение.
— Ты меня видел на плацу, когда получал сержантские нашивки, двадцать пять лет назад. — Негромко проговорил он. Потом он встал, в три шага пересёк разделяющее его и лейтенанта расстояние и резким движением сорвал с того погоны. Лейтенант осёкся посреди очередного вопля. Крон повернулся к сержанту и приказал:
— Передашь наместнику, что я разжаловал лейтенанта Борда в пожизненные рядовые, за пьянство на дежурстве, пренебрежение законом, оскорбление короны и старшего по званию. Приговор может быть обжалован в течении трёх месяцев в верховном королевском суде. — И, повернувшись к экс лейтенанту, приказал: — солдат, сдать офицерское оружие сержанту, потом марш к наместнику и передай мой приказ немедленно явиться сюда, затем шагай в казарму. Всё, исполняй!
Борд стоял бледный как смерть, и то сжимал рукоять меча, то, как обжегшись, отдергивал руку. Крон повернулся спиной к нему и не торопясь пошёл на своё место за столом. Потом повернулся, увидел, что тот ещё не сделал ни шагу и рявкнул так, что чуть не вылетели стёкла:
— Бегом.
Тот развернулся и выбежал из постоялого двора. Крон взял у трактирщика кувшин пива и сел за стол. Пригласив присоединяться сержанта. Минут пять они молча пили пиво, затем сержант робко спросил:
— Простите Ваше превосходительство, а как к вам надо обращаться?
— Я из Вольных Защитников, а мы, как ты должен знать, имеем право приказывать даже генералам и, в исключительных случаях, маршалам. Последний раз, когда я был на штатной должности, я носил погоны полковника, перед этим генерала, да это и не принципиально. Думаю, что "Ваше превосходительство" будет в самый раз. А ты мне вот что скажи: куда катится город? Это ж надо, подонок осмеливается среди дня приказывать на глазах у кучи свидетелей, зверски убить мальчишку! Куда катитесь?
— Ох, Ваше Превосходительство, и не говорите. — Тяжело вздохнул сержант. — Как в городе появились эти трое, так честным людям жизни не стало. За прошедшие пять с половиной лет всех запугали до полной потери совести. То есть сначала их было четверо, двое из наших, городских, а двое других — пришлые. Набрали разных подонков, пьяниц, солдат, выгнанных со службы, все крепкие, сильные и дерутся хорошо. Стали потихоньку на всяких мелких жуликов и воров давить, дескать, платите долю или вам плохо будет. Тем к нам идти вроде бы не с руки, у самих рыльце в пушку, некоторые возражать стали, им плохо пришлось, кто-то занялся честной работой, а остальные стали платить. Мы сначала обрадовались было, жуликов и воров стало меньше, нам жить спокойнее, а потом они и за честных людей взялись. И хитро действуют, гады: ни свидетелей, ни улик. Только тех, кто платить отказывается, сперва просто пугают, затем страшно избивают. Если и это не помогает, то этот человек просто исчезает. Свидетели, если они и есть, запуганы, им угрожают вырезать всю семью. В общем, по закону ничего, или почти ничего сделать нельзя. С господином наместником они не ссорятся, но и распоряжения его игнорируют. А сила не ясно, на чьей стороне. У них более пятидесяти бойцов и никакой службы, а у нас триста человек постоянного состава, и двести пятьдесят из них разбросаны по району, что-то много разбоя на дорогах стало. Два года назад одного из пришлых сын кузнеца, что отказался им платить и был убит, сумел подловить без телохранителей и ломом проломил ему голову. Так оставшиеся сумели вырезать всю семью, не пощадив и малолетних.