– Ага!.. – закричал Боря Трифонов, рассекая пространство до ворот четкими тугими ударами выстрелов, словно забор поставил. Один из эсэсовцев, перебегавших двор, энергично кувыркнулся через голову, но свалился уже мятым кулем. Другой откатился к стене, медленно сел; на это, видать, пошли все его силы, потому что автомат он уже не смог поднять и выстрелил несколько раз, упирая его магазином в землю.
Сашка ничего этого не видел, не до того ему было: вездеход рванулся из его рук, чавкая разорванными покрышками, и потребовалась вся Сашкина сила, чтобы снова подчинить машину рулю и объехать тело Капто, лежавшее на полдороге между парадным крыльцом и тупорылыми грузовиками с брезентовыми фургонами. Это опять удалось Сашке, как и в предыдущие два раза, и он даже почувствовал какое-то удовлетворение и прилив уверенности, хотя опять, как и в те два раза, мгновенно взмок, и пришлось шваркнуть рукавом по лицу, а то больно уж глаза заливало.
Потом они вырвались из теснины на простор большого двора, заковыляли по клумбам, переваливаясь с боку на бок. В борт глухо ударило градом. Сашка удивленно смотрел, как на чисто выкрашенном капоте появляются серые пятна, как ломает и рвет краску на вмятинах – и вдруг понял, что это пули.
Потом они оказались возле автоматчика, который сидел под стеной, и Сашка старательно объехал его непомерно длинные ноги в коротких сапогах. Немец все еще держал автомат, но уже ничего не видел и не соображал. Полузакрытые глаза его закатились, рот был заполнен языком, он пытался облизнуть губы, и кожа у него ниже подбородка то вспухала, то опадала, как у жабы.
Сашка опять плыл в абсолютной тишине.
Это чередование восприятий было похоже на игру с биноклем: то посмотришь в объектив – и мир словно отбрасывает от тебя в глубокий колодец, свертывает туго, как пружину, так что не видишь частностей и в сознании отпечатывается лишь образ усилия, которым был деформирован мир; то посмотришь в окуляр – и какая-то деталь заслонит все остальное, вытеснит все остальное – необыкновенно отчетливая и непомерно значительная.
Он чувствовал, как вездеход всем корпусом отзывается на каждый выстрел Бори Трифонова, видел, как ходит в кожухе ствол, как тянутся к ним из окон хлесткие светящиеся пунктиры. Двор был пуст, ради этого они и крутили здесь, принимая на себя удар сразу всего гарнизона: они не давали фашистам соединиться для общих действий; они навязали себя фашистам как цель; они стали психологическим порогом для охраны, которая задалась целью убить именно их, и на этом теряла секунду за секундой.