Рэм заложил дверь ломом и сел возле окна на коробку с инструментом. После вчерашнего ушиба он держался неестественно прямо. Но Боря Трифонов хорошо постарался. Боль хоть и не совсем отпустила, но стала терпимой, а главное – двигаться было возможно.
Стрелять отсюда было бы неудобно, сектор обстрела вовсе никудышный: много мертвых зон, часть двора закрыта штабелем пустых ящиков. Но выбирать не приходилось. Рэм закурил и по перекатам пальбы пытался угадать, как протекает бой. Несколько раз в поле его зрения появлялись эсэсовцы, однако Рэм не стрелял: сейчас это не входило в их задачу, только могло ее осложнить.
Иван Григорьевич подошел к нему как раз в тот момент, когда вездеход, делая второй круг по двору, задел ящики, штабель рухнул, и панорама двора полыхнула им в глаза солнечным ослепительным блеском.
– Готово, – сказал Иван Григорьевич.
– Во Борька их чешет! – засмеялся Рэм. – Супер-экстра-люкс!
– Ребята взяли на себя слишком много.
– Это точно. Гансы их не выпустят после такого-то концерта! Уже вцепились, как шавки.
– Прикроем?
– Нет, – сказал Рэм. – Мне это место нравится своей тишиной, а вы хотите нарушить всю идиллию. – Рэм был из интеллигентной семьи и знал такие словечки, что от другого за всю жизнь не услышишь. – И кроме того, я не могу отвлекаться. Мне еще обязательно надо поиметь рандеву с одним приятелем.
– Ты это серьезно?
– Абсолютно. Мы выполнили задачу чисто. Теперь каждый может заняться личными делами. Я чувствую к этому позывы. А погибнуть в банальной драке с дубарями-охранниками – для этого большого ума не надо. Добровольцы могут сделать два шага вперед, но – пардон-мерси – без меня!
– Выходит, Сашка и Борька пусть животы кладут, а ты чистюля, ты ручки умываешь.
– Ты сердишься, Юпитер, значит, ты не прав, – сказал Рэм и щелкнул шпингалетом окна, открыл шпингалет, чтобы, если понадобится стрелять, оконная рама открывалась сразу, от одного легкого толчка. Он сделал это, потому что эсэсовцы опять побежали через двор, и несколько мгновений было похоже, что сейчас все-таки придется драться. Эти эсэсовцы были уже с оружием, они перебегали умело, сразу видно – бывалые солдаты. И Рэм даже наметил себе, что первого снимет долговязого фельдфебеля с одним незакатанным рукавом и с танкистским автоматом. Рэм неуютно чувствовал себя в этом сарае, где дощатые стены были никакой не защитой; одна только видимость, а не защита: в любом месте их можно было пробить даже из пистолета, а про карабин и говорить нечего. Правда, можно было отступить за компрессор, но тогда пропадал обзор, не говоря уж о том, что психологически это было бы равнозначно поражению: обороняющийся как бы признавал этим свою слабость и обреченность; дальше сразу следовала бы агония.