– Давай-давай, – сказал Том, – проломи мне крышу окончательно.
Кэтрин замахнулась на него метлой, не устояла и спрыгнула с падающей табуретки. Кристин уронила тряпку для вытирания пыли и с визгом бросилась к сестре. Ребл сняла с печки чайник, и мы собрались в столовой выпить ароматного Томова чая.
– Ваше здоровье! – сказал Том, поднимая дымящуюся кружку. Мы подняли свои и подхватили тост.
Вечером я вернулся домой и услышал от отца, что заходил Джон Николен, спрашивал, чего я больше не рыбачу. Прежде мы питались главным образом рыбой, которую я получал за работу, и сейчас отец был расстроен. Поэтому на следующий день я присоединился к рыбакам и дальше выходил на лов всякий раз, как позволяла погода. На воде стало заметно, что год на исходе. Солнце уже не поднималось так высоко, начались холодные течения. Часто во второй половине дня с моря наползали тучи. Мокрые руки мерзли и краснели, зубы стучали, кожа покрывалась пупырышками. Люди берегли силы, говорили коротко и только по делу. Меня это устраивало. Пронизывающий ветер дул в спину, когда мы в ранних сумерках гребли к берегу; под темно-синими облаками береговые обрывы казались бурыми, холмы – темно-зелеными от сосен, океан – стальным. В темноте желтые костры у реки сияли маяками, хорошо было видать их за излучиной. Подтащив лодки к обрыву, я вместе с другими шел к костру отогреться, прежде чем идти домой. Остальные тоже грелись, держа руки над самым огнем, начинались обычные разговоры, но я в них не участвовал. Хоть я и радовался, что старик жив и дома, других радостей у меня не было. Мне часто бывало худо, и все время чувствовалась пустота. Когда во время рыбалки я заставлял негнущиеся пальцы держать сеть, мне вспоминались ругательство или шутка, которые отпустил бы сейчас Стив, и мне их остро недоставало. Когда лов кончался, меня не ждали на обрыве ребята. Чтобы не напоминать себе об этом, я часто огибал мыс, шел на пляж и бродил по знакомому простору. На следующий день я глубоко вздыхал, натягивал сапоги и вновь отправлялся рыбачить. Но я просто двигался по накатанному. Как-то Том это вычислил. Может, ему сказал Рафаэль, может, сам догадался. Раз после рыбалки я взбирался на обрыв, чувствуя свинцовую тяжесть в ногах, и увидел наверху Тома. Я сказал:
– Вот ты и гуляешь.
Он оставил замечание без ответа и погрозил мне скрюченным пальцем:
– Что тебя гнетет, приятель? Я сжался.
– Ничего. – Взглянул на свой мешок с рыбой, но он схватил меня за руку и потянул:
– Что тебя тревожит?
– Ах, Том. – Что еще можно была ответить? Он знал, что меня тревожит. Я сказал: – Ты сам знаешь. Я дал тебе слово не ходить туда и пошел.