Он что-то записал и спросил:
– Сколько вам лет?
– Не знаю. Отец не помнит.
– Ваша мать не помнит?
– Мой отец.
Он явно удивился:
– И больше никто не знает?
– Том говорит, мне шестнадцать или семнадцать. Том…
– Сколько людей было с вами в лодке?
– Десять.
– Сколько людей живет в вашем поселке?
– Шестьдесят.
– Шестьдесят человек в Ньюпорт-Бич?
– Я хотел сказать, сто шестьдесят. – Я запутался в своей лжи.
– Сколько людей живет в вашем доме?
– Десять.
Он наморщил нос и опустил планшетку.
– Можете вы описать японцев, которые высадились в Ньюпорт-Бич?
– Они были в точности как вы, – отвечал я со всей возможной искренностью. Он прикусил губу.
– И они были в лодке, которую мы потопили?
– Верно. А почему вы их не задержали, когда они прибыли на корабле, таком же большом, как ваш? Ведь это ваша работа?
Он сердито отмахнулся:
– Не всякой высадке можно помешать.
– Особенно если вам платят, чтобы вы не мешали? Он снова сделал кислую мину. Меня затрясло еще сильнее, и я закричал:
– Вы говорите, что охраняете берег, а на самом деле вы только бомбите наши рельсы и убиваете нас, когда мы плывем… когда мы просто плывем домой… – И вдруг я снова разревелся в голос. Я ничего не мог с собой поделать. Мне было холодно, и Том погиб, и голова раскалывалась на части, и я больше не мог выносить этого японца с его вопросами. Я обхватил голову руками.
– Еще болит? Ну-ка ляг и отдохни. Надо будет перенести тебя в лазарет.
Он взял меня за плечи и помог лечь под наклонный борт. Офицеры подняли мне ноги и закутали их в одеяло, отодвинув планшетку, которую капитан положил на скамью. Мне было так худо, что я даже не брыкался. Руки у капитана были маленькие и сильные; как ни странно, они напомнили мне о Кармен Эглофф, и я чуть было снова не разревелся, но тут я заметил на левом безымянном пальце у капитана перстень. Он был массивный, золотой, с большим красным камнем. Вокруг камня шли буквы, мелкие, сразу не прочтешь. Однако рука с кольцом на мгновение замерла перед моими глазами, и я сумел разобрать: «Анахаймская школа, 1976».
Я дернулся и ударился головой о борт.
– Успокойтесь, молодой человек. Не волнуйтесь. Мы еще поговорим об этом в Авалоне.
Американское кольцо. Такие же кольца мусорщики надевали, когда шли на толкучку, чтобы показать, из каких они развалин. Я дрожал под жестким одеялом, соображая, что это значит. Если капитан корабля, чья обязанность – не допускать иностранцев на берег, сам бывает в округе Ориндж – бывает часто и носит кольцо, которое дали ему мусорщики, – значит, никто по-настоящему нас не охраняет. Весь этот карантин – сплошное притворство. Притворство, из-за которого убили Тома. Слезы хлынули у меня из глаз, и я стал втирать их обратно, злой на несправедливость, на продажность – злой и огорошенный. Все произошло слишком быстро. Казалось, еще несколько минут тому назад я дремал, прикрыв глаза, на шлюпке. А теперь – как он сказал? – «Мы еще поговорим об этом в Авалоне».