Берега здесь были неровные, изрезанные, причудливые. Все кругом было дико, первозданно, как говорил папа, - будто только вчера появилось на свет. И еще не привело себя в порядок.
Папа уверенно направил лодку в глубь залива, где сбегал в море крохотный ручеек, и ее нос мягко врезался во влажный песок. Мы закрепили среди камней якорную цепь и стали выгружать вещи. А потом таскали их наверх, в лес, где предполагали разбить постоянный лагерь.
Только мы вошли в лес, как у нас прямо из-под ног с шумом поднялись белые птицы, похожие на небольших кур.
– Хвойные куропатки, - сказал папа Алешке.
– Они съедобные?
– Еще какие! - успокоил его папа.
Мы вышли на открытое место, вроде полянки, и папа с трепетным вздохом опустил рюкзак у ног. И стал ходить кругом и, воздымая руки, вскрикивать от восторга:
– Здесь стояла наша палатка! Здесь мы делали навес для продуктов. А тут был наш очаг.
Действительно, в одном месте были выложены кольцом круглые булыжники, и внутри этого кольца сохранились еще старые угли.
Потом папочка с криком умиления подобрал какой-то гнилой сучок и стал трогательно уверять нас, что это колышек от их палатки. Еще немного - и на глазах его показались бы скупые мужские слезы. Но он собрался и взял себя в руки. Распускаться было некогда. Близилась ночь. И надо было устраивать ночлег и готовить ужин.
И мы дружно взялись за дело. Папа сказал нам, чтобы мы ломали лапник для палатки, и показал, как его укладывать, чтобы получился упругий матрас. И на этот матрас мы поставили палатку, туго натянув растяжки.
И сразу же нырнули в нее и развалились на полу. Было очень удобно и мягко, и от острого запаха хвои даже слезились глаза. Как у папочки.
Но он не дал нам валяться и велел заготавливать дрова. Дров было сколько угодно. Кругом стояли сухие деревья, и мы стали обламывать с них сучья.
А у папы уже трещал костер в старом очаге, и мама жарила на своей любимой антипригарной сковородке яичницу из яичного порошка и готовила кофе с сухим молоком. Но предупредила, что утром все равно будет гречневая каша. Куда-то же ее надо девать. Лучше в нас, сказал папа, чем в таз.
– Разговорчики! - сухо предупредила мама и постучала деревянной ложкой по краю сковороды.
И вот мы все сделали и сели ужинать. У нас был еще батон хлеба и немного сливочного масла. Мы сделали себе по бутерброду, и ужин получился на славу.
За всеми делами мы не заметили, как стемнело, и нас окружила тихая ночь. Только иногда плескалось внизу неугомонное море и шумела над головой какая-нибудь птица.
– Утка, - восторженно шептал папа или с таким же восторгом говорил: - А это кто - не знаю.