Я поднялся и хотел перепрыгнуть через стену и бежать без оглядки. Но какая-то сила остановила меня. Какая там сила! Слабость! Трусость! Сознание собственной ничтожности! Отец был прав. Да еще как.
Я поплелся следом за Лилей. И увидел, как она смеется, положив руку на плечо Мити Багрова. И он смеется. И победно смотрит на меня.
Когда мы провожали Лилю, она даже вида не подала, что между нами что-то произошло.
Тем не менее я шел сзади всех. А когда подошли к ее дому, я спрятался за деревьями. Митя и другие ребята меня звали. Но я не отозвался. Тогда они ушли. А Лиля с отцом удалились в свой домик. Я смотрел на окно и видел, как они пили чай…
Я стоял долго. Пока в окнах не погас свет.
Тогда я медленно побрел домой.
Выйдя из их переулочка, я столкнулся с четырьмя хулиганами, которые, очевидно, следили за мной.
Ничего хорошего от нашей встречи не произошло. Они проделали надо мной весь свой изуверский ритуал. Я плавал на мостовой, сняв рубаху, у которой они в узлы завязали рукава. Они били меня по лицу и по животу, и у меня из носа текла кровь, которую они не позволяли вытирать.
Натешившись и предупредив, чтоб я больше по этой улице не ходил и Лильку не провожал, они ушли, схватив мой ремень и забросив на дерево мои ботинки.
В измазанной кровью рубахе, без ботинок, с распухшими от побоев глазами я возвращался домой.
Шел по берегу реки. Здесь рядом помещался Новый театр, куда я часто бегал, смотрел спектакли гастролировавших московских артистов. Здесь шла также в исполнении местной труппы пьеса «Жрецы», в которой мы, вымазанные морилкой, изображали индийских крестьян, обманутых подлыми жрецами. Мы, протягивая к ним руки, кричали: «Истины! Истины!»
Но жрецы молчали.
Разоблачив этим спектаклем жрецов и браминов, мы бросались в речку и смывали с себя морилку. Но это было давно, в прошлом году, когда я был невинен и еще любил Лилю Арендт.
Теперь театр заколочен досками.
И я, недолго думая, вообще ничего не думая, бросился в реку. В чем был: в штанах, в рубахе и в носках…
Река была грязная, заросшая ряской и очень мелкая. С прошлого года она сильно обмелела, а я сильно вырос. Вода едва доставала мне до живота. О том, чтоб утонуть, не могло быть и речи.
Кругом никого не было, место глухое, время позднее. Меня никто не спасал и спасать не собирался.
Так, немного постояв в грязи, я вышел на берег.
Поездов тоже поблизости не было. Железная дорога далеко. Машины не ходили. Вешаться не на чем: хулиганы забрали у меня ремень.
Я пошел домой.
Что было с мамой, увидевшей меня мокрого, избитого, в носках, можно легко догадаться.