– Видите ли, главный конструктор – это не только технический талант. Поясню: главный должен входить в чужие кабинеты без стука. А он? Встретил его у нас – мыкается по коридорам, к техническим секретарям стучится: «Разрешите…»
Да, многих на первых порах обманывала бартиниевская мягкость в обращении, а потом удивляла и огорчала его неожиданная несговорчивость. Никогда сразу, а только обстоятельно и не торопясь подумав, он скажет вам: "Это гениаллно", – и значит, ваше предложение он будет отстаивать всеми доступными ему средствами. Или: "Это завираллно", – и значит, так сему и быть, – впрочем, если его не переубедят новыми и основательными доводами. А страстей на поверхности он не признавал и не замечал, на него они совсем не действовали…
У каждого из нас своя жизнь, целиком никем не повторимая. Она связана с нашей внутренней сущностью и в то же время складывается под множеством влияний. Отгородиться от них нельзя. И Бартини, ничуть не стесняясь, признавал, какое значение имели для него родные, и в первую очередь отец (отцу он прямо подражал, например в отношении к праздникам: барон Лодовико считал, что праздник может быть только в душе, а не в календаре, и Роберт Людовигович даже Новый год, насколько я знаю, никогда не встречал. Праздниками для него были встречи с Грамши, Тольятти, Террачини, Лонго, Орджоникидзе, дружба с архитектором Иофаном, работа с Юмашевым, Стефановским, Шебановым, Бухгольцем, Шав-ровым, с рядом других летчиков и конструкторов, с Тухачевским и Алкснисом). А были еще и черные дни и черные силы, влияния которых тоже со счетов не сбросишь: Савинков, Юсупов, Бордига – люди чуждые нам, но далеко не последнего десятка в смысле одаренности и способности воздействовать на окружающих. Были сословные предрассудки, соблазн открытых к любой карьере дорог…
Тоже всего лишь штрих в биографии, но повлиявший на Бартини. В Шанхае Роберто и Ласло месяц или два пережидали волны репатриантов, опасаясь новых неприятных встреч. Работали шоферами у мистера Ву-у, коммерсанта с европейским образованием и европейскими привычками. Однажды вежливый мистер Ву-у угостил их экзотикой: пригласил в старый китайский театр на удивительный спектакль, тянувшийся с перерывами весь день, с утра до вечера. В общем спектакль был понятен, кроме одного действия, а также перерывов, во время которых оркестр исполнял такое, от чего болели уши и даже слезы выступали.
Началось это действие еще понятно. Перед героем спектакля, юношей, оклеветали его невесту, сказали, что она ему неверна. И юноша вдруг замер, причем не на минуту, а часа на три: совершенно окаменел, сложив на груди руки, сплетя пальцы, – а за его спиной завихрились черные фигуры. Когда этот однообразный вихрь стал уже надоедать, в нем возникла одна фиолетовая фигура. Потом фиолетовых стало больше, а черных поубавилось. Потом появились желтые, но юноша все еще был неподвижен. Но вот кордебалет за его спиной стал почти сплошь желтым – и юноша ушел. Действие кончилось, вновь раздались оглушающие визги и скрипы.