Так Глори и сделала.
Данте удивленно откинул голову, когда она отшвырнула ногой нагрудник. Его губы тронула улыбка, когда за нагрудником последовал шлем. К тому времени, когда она добралась до его старой одежды, чтобы разнести ее в клочья, он уже трепетал от радостного предвкушения, и это заставило ее пальцы прикоснуться к нему, забыв обо всем на свете. А может быть, ткань, сработанная ткачами былых времен, просто оказалась более прочной, и она не смогла оторвать от нее ни одной полоски. Данте вырвал из ее рук и отбросил в сторону свою старую одежду и прижал ее руку к надетой на него рубашке.
– Попробуй разорвать вот это, – прошептал он ей на ухо.
Руки Глорианы заскользили по его животу в попытке разорвать прочную домотканую материю. Ее охватило страстное желание почувствовать его трепетавшие под тканью крепкие мускулы. Мысль о том, что можно было просто расстегнуть пуговицы, возобладала над инстинктом разрушения, и она быстро их расстегнула, содрогаясь от наслаждения, когда ее пальцы прикасались к животу Данте, к его бокам, скользили вдоль пояса и ниже.
– О, Глориана… – шептал Данте. Он откинул назад голову и дышал глубоко и прерывисто, когда она прижала язык к линии, разделявшей надвое его грудь, и зарылась лицом в шелковые завитки покрывавших ее волос, вдыхая его аромат и чувствуя, что уже одно это могло ее воспламенить.
– Данте, – шептала она, – Данте Тревани…
Ее полуприрученного тигра уже ничто не могло удержать.
И они разнесли в пух и прах соломенный тюфяк, но не раньше, чем Глориана еще раз десять прошептала его имя. И не раньше, чем он проник в нее и раз за разом вознес ее к вершинам такого сладкого, расплавляющего наслаждения, что она кричала от боли и желания раствориться в нем без остатка.
Данте задержал на мгновение ее голову между ладонями.
– Не закрывай глаза, Глориана, – требовал он. – Смотри на меня. Смотри на меня.
И она смотрела, едва дыша, а его живот скользил по ее животу вверх и вниз, и каждое вторжение Данте наполняло Глориану чувством ее полной принадлежности ему. Она снова задрожала от какого-то словно взорвавшегося внутри нее тепла, подкатившего к самому сердцу, и от вида того, как могучее наслаждение Данте переливалось в гармоничное обладание, как будто он нашел в ней единственное во всей Вселенной место, которого жаждал для себя. Она так хорошо понимала его чувства потому, что они в точности соответствовали ее собственным ощущениям. В объятиях Данте она чувствовала себя королевой.
Казалось, само небо праздновало вместе с ними их слияние – его цвет чистейшей лазури сменился величественно пурпурным, подсвеченным золотом солнечных лучей. Волны этих цветов колыхались над плечами Данте, как королевская мантия. Пурпур и золото… королевские цвета.